Не голова, а компьютер
Шрифт:
— Оригинального! — подхватила Скочелёва. — Хорошенькое дело! Вот и поезжайте вместо меня в лагерь. Солянский очень обрадуется. Мне кажется, он питает к вам особую симпатию.
— Насколько позволяет мне судить мой скромный педагогический опыт, доверие детей только помогает в работе. И если б не курсы, которые я обязана посещать летом, с удовольствием поехала бы. И в будущем году прошу иметь меня в виду, хотя у меня нет такого опыта, как у вас.
— Итак, — сказал директор, — ближе к делу. Если Солянский не поедет, тогда…
— Тогда я согласна, — совсем другим тоном заговорила Скочелёва,
— Значит, Солянский не едет. Уравновешенным его, конечно, не назовешь, хотя заранее никогда не известно, какие люди вырастают из таких вот беспокойных ребят. Может, мы еще о нем услышим…
— Дай бог, не что-нибудь плохое, — вставила Скочелёва.
— …Жалко мальчика, особенно его родителей. Куда они теперь в последний момент денут его? На худой конец, отправим его в августе в харцерский лагерь. А сейчас надо срочно сообщить его матери. Пани Пусек, скажите, пожалуйста, секретарше…
— Я сама схожу к Солянским. Если отправить письмо по почте, еще день потеряем, а так, может, удастся что-то придумать.
— Очень хорошо. Я уверен, вы сумеете объяснить…
— Ну вот и отлично! — потирал географ руки от удовольствия. — А я-то уж, грешным делом, подумал: все кончено, придется собой пожертвовать, и тогда — прощай, Италия!
— Лучезарная Италия! — просияв, подхватила математичка. — Мне тоже там посчастливилось побывать.
— Увы, другая Италия, что под Варшавой, — скромно поправил Томашевский. — Но солнце там тоже светит.
У Марцина все было иначе, чем у Костика. Мать вернулась с собрания и, не говоря ни слова, принялась укладывать вещи. Правда, Марцин видел, как она приняла в кухне таблетку от головной боли. Но какое это может иметь отношение к собранию? Марцин считал, что закончил учебный год блестяще, и очень собой гордился.
Еще бы! В седьмой класс перешел. Осенью никаких переэкзаменовок, а в табеле в основном четверки. Всего три тройки, и одна из них по истории. Вопиющая несправедливость! Но историчка за последнюю письменную работу, которую она дала, когда у нее разболелась голова, кол ему влепила «за несерьезный подход к теме». По ее словам, он написал не то, что нужно.
Между тем мама сказала: надо попросить Шелестину прийти на эти последние два дня, одной ей ни за что не управиться. В четверг вечером непременно надо выехать в Буковину в Дом отдыха их министерства. Местком назначил ее там своим представителем, и надо пораньше быть на месте. Хорошо, хоть Петрика разрешили взять с собой. Воздух там чудесный, прямо-таки целебный!
Марцин не без труда разыскал на Людной улице дом, где жила Шелестина.
Дверь открыла красивая девушка и провела в большую светлую комнату. Там на всех стульях, столах и диване были разложены платья, свитеры, кофточки.
«Дочка Шелестины», — сразу догадался Марцин.
— Я передам, — выслушав, сказала она. — Меня уже не будет дома, а мама сможет прийти завтра с утра. Я сегодня уезжаю.
Марцин неловко поклонился и только на лестнице вспомнил, что забыл пригладить волосы.
После ужина Вацек листами нарезал толстую коричневую бумагу: хотел сделать альбом для фотографий. Марцин с
— Может, и тебя взять с собой? Это было бы совсем неплохо, ты за Петриком присматривал бы. Не знаю только, как к этому у нас в отделе отнесутся. Одного ребенка я уже беру…
Марцин оторопел от неожиданности. Ничего себе веселенькие каникулы: нянчиться с Петриком! Нет уж, спасибо!
— Что ты, мамочка, — заговорил он, обретя дар речи, — наш лагерь в таком замечательном месте. И реки большой нет, так, ручеек по колено. И зачем решение менять перед самым отъездом?
— Затем, чтобы ты подальше был от своего приятеля. Небось он тоже в лагерь поедет?
— Костик? Ты его имеешь в виду? Почем я знаю, поедет или нет, — притворился Марцин, будто ему это безразлично. — Едет, кто деньги внес, а я при этом не присутствовал.
— Ничего не стоит проверить в канцелярии, — вмешался Вацек.
— А чем тебе Костик не нравится? Мировой парень! И учится лучше меня, и вообще…
— Не желаю, чтобы ты с ним дружил, и все! Я уже сказала вашей учительнице, чтобы вас рассадили.
— Нас? С Костиком? — со стоном вырвалось у Марцина. — Мамочка!
— Не хнычь, пожалуйста, я знаю, что делаю. И вообще, я не думала, что ты начисто лишен самолюбия. Его мать тебя из дома выгнала, хулиганом считает, говорит, ты оказываешь на ее сына дурное влияние, а ты продолжаешь к ним ходить, в друзья ему навязываешься. Никакой гордости у тебя нет!
— Откуда ты взяла? Вовсе не навязываюсь. Просто мы с ним дружим. Один раз она, правда, прогнала меня, но за дело. Мы устроили в комнате кавардак, не нарочно. А вообще мы очень дружим с Костиком…
— Хватит с меня этой дружбы! — перебила мать. — И не смей возражать. Я вчера такого наслушалась на собрании, чуть не сгорела со стыда. Общество какое-то, цирк, над учительницей потешаетесь, урок срываете, врете. Откуда у тебя такие наклонности? Когда ты дома, с нами, я ничего такого за тобой не замечала. Значит, кто-то дурно влияет на тебя и надо положить этому конец! И заруби себе на носу: не будешь меня слушаться, я и в самом деле тебя к батарее привяжу!
Как? Значит, маме все известно?
Тут уж не до возражений. Надо помалкивать в тряпочку. И он не произнес больше ни слова. Но может, это случайное совпадение? Он робко посмотрел на мать. Та перехватила его взгляд.
— И ты даже не краснеешь! Как вы могли плести учительнице такие небылицы?
— Она не учительница, — оправдывался Марцин. — Настоящая учительница никогда бы не поверила. И не разболтала, раз ее предупредили, что это секрет, — добавил он с презрением.
Мать еще что-то говорила о собрании, но Марцин не слушал. Как сообщить Костику и устроить, чтобы их не рассадили, ломал он голову. Возможно, Пуся и не рассадит, ведь до конца года всего два дня осталось. И на переменке видеться им никто не запретит. Нет такого закона. Внезапно Марцин почувствовал прилив нежности к Костику. Никто, кроме Костика, его не понимает, и вообще, жизнь без него просто немыслима.