Не гореть!
Шрифт:
Оля мрачно рассмеялась.
Потом вылезла из душа, осторожно вытерлась и напялила свободную футболку, в которой почти что тонула. И только после этого стала придирчиво разглядывать себя в зеркале, понимая, что Дэн, в сущности, прав. Настоящая Ёжкина-Матрёшкина. Взъерошенная, бледная, худая, одни кости и мышцы. Она не знала, не имела понятия, какие женщины ему нравятся. Никогда не задумывалась над этим. Было довольно того, что ей самой ее внешность никогда не нравилась и тем более странным казалось, что на мужчин вокруг она последние несколько лет производила впечатление, притом совсем к этому не стремясь. Ей и без того было к чему стремиться в режиме учебы и караулов.
Стремиться к чему — было. А реального плана не было. В часть ее не взяли. Денег — впритык. Не пошла бы с
И знакомых на весь поселок — мужичок, с которым в поезде ехала и чью фамилию не помнила. Зато помнила, что у него турбаза где-то возле той самой пожарки, в которой Дэн…
Олька вспыхнула.
Даже бледные впалые щеки с четко очерченными скулами подернулись румянцем. Как если бы посреди зимы вдруг выглянуло нежданное солнце. Басаргин отучил ее не гореть. Одним взглядом в диспетчерской, первым поцелуем у реки на закате, прикосновением ладони к коже в новогоднюю ночь. И тем, что было, когда остался в ее доме после тяжелой смены. Дело ведь даже не в сексе. Не только в нем. Дело в том, что с ним она чувствовала себя настоящей. Какой должна быть, а не такой, какой ее пытались лепить другие.
Где располагалась та чертова турбаза, Оля, признаться, накануне толком и не поняла. Видела только каланчу, возвышающуюся над другими зданиями. Потому теперь, разглядывая широкие деревянные ворота с фирменной вывеской в народном стиле и живописные коттеджи, она удивлялась, как это так — накануне и не заметила. И возвышающиеся вершины гор вокруг поселка не видела. Только сейчас все, что ее окружало, пусть и не было наполнено яркими красками, но все же начинало дышать весной. Дэн — близко. Руку протяни — и вот он. И все равно, что она не знает ни где он живет, ни с кем. Со всем этим Оля обязательно разберется, но позже. Сейчас — приведет в порядок собственную жизнь, чтобы было что ему предлагать. Сейчас — вспомнит себя, какую уже и забыла, но которая когда-то жила, не ставя себе целей, которые ей и не нужны. Сейчас — пройдет смывкой по бисквиту, снимая краску, которая ей, наверное, и не подходит даже. Обязательно найдется ее настоящее лицо. Отыщутся черты, которых она не помнит. И тогда наконец позволит себе гореть.
Пана Мыколу Оля нашла на удивление быстро. В сущности, даже искать не пришлось. Он торчал во дворе, раскладывая по крыльцу скарб из своего необъятного походного рюкзака. А увидав ее, почему-то обрадовался, сверкнув глазами и брякнув: «О! В пожарку не взяли, да?»
Как так вышло, что по истечении следующего часа она оказалась в штате турбазы вторым инструктором, Надёжкина не понимала уж точно. Не иначе звезды стали — в районе местной кухни, где завтракало начальство, и куда приволок ее пан Мыкола. Точно так же, как накануне у Лысака они от нее усердно отворачивались. Но тут неожиданно сыграли в плюс и ее образование с физподготовкой, и то, что она девушка, — туристы-де любят, чтобы в группе была девушка, чтоб за детишками присматривать, и ее возраст довольно-таки располагал. А уж что не умеет ничего, гор не знает — так научится. Вот пан Мыкола Бачей и научит всему, бери, мол, в команду, давно же просил второго инструктора для походов. Так рассудила Людмила Назаровна, заведовавшая всем этим шумным хозяйством, разглядывая Надёжкину с долей снисходительности и благожелательности.
«Да мы ж с тобой почти земляки!» — в ответ на Олины благодарности с искренним гостеприимством и почти что отеческой интонацией отмахнулся от нее уроженец села Лумшоры в Закарпатье, учившийся в Харькове, но обосновавшийся во Франковской области.
Так же лихо он решил и вопрос ее проживания в поселке, уже к вечеру перевозя вещи на базу, где ей выделили комнатку. О том, где здесь она будет размещать уже первую партию кукольного барахла, которое вскоре начнет переправлять к ней Диана, Оля пока не думала. Все и без того слишком быстро происходило, чтобы вникать в такие детали. Крыша над головой есть — уже хорошо. Работу нашла — прекрасно. Дэн где-то в пределах досягаемости — это куда лучше, чем когда она в Киеве, а он в шестистах километрах от нее.
С остальным она станет разбираться потом. И куда печку с пакетами фарфорового порошка ставить, где рабочий уголок себе определить и что делать с Дэновыми бабами. А пока она слушала наставления пана Мыколы относительно уже следующего дня и едва успевала за этим деятельным, хоть и не очень шумным мужичком.
«Обутку тебе, главное, удобную на завтра, маршрут не суперактив, но и подъем там — не детская прогулка… в плохой обуви умаешься, разношенное бери», — бухтел он, показывая ей хозяйство туристической базы, состоявшей из нескольких коттеджей, беседок, многочисленных молоденьких смерек[1], высаженных с эстетической целью, и гуцульского уголка с живописным сеновалом — видимо, тоже из соображений красоты и для придания колорита.
А Олин взгляд неизменно возвращался к каланче, расположенной прямо за этим чертовым уголком. И слушая чуть заторможенную речь пана Мыколы, скрашенную акцентом, она только и пыталась, что кивать в такт.
— К семи завтрак, — наставлял он ее. — Туристы к восьми выходять, но мы в это время уже готовы всегда. И смотри мне, завтрак не пропускать, поняла?
— Поняла, — раз за разом выдавала ему Оля, мол, я по-прежнему слушаю.
И когда вечером того же дня, к исходу которого успела оформиться в отделе кадров и отыскать местный рынок, чтобы купить недостающее в хозяйстве на первое время, она, наконец, оказалась в одиночестве и тишине, вдруг обнаружила, что и окна ее комнаты выходят все на ту же каланчу, темнеющую в полумраке сумерек, разбавленных светом фонарей во дворе базы. Горло ее судорожно сжалось, и она дернулась к телефону. Позвонить? И что сказать? «Привет, Басаргин, я приехала!»
И услышать в ответ: «Нафига?»
Это в лучшем случае. В худшем — продолжить общение с барышней, которая «слухае», пока он «спыть».
Впервые за несколько минувших суток, помимо страха, обиды и бог знает чего еще из разряда эмоций «чет я приуныл», в Надёжкиной наряду с ревностью шевельнулось острое желание узнать, кто она такая, эта… с кем он там «спыть». Кто там от него в декрет собрался. И какого черта он так быстро нашел ей, Оле, замену.
Впрочем, наверное, усмехалась Оля, она слишком высокого мнения о своей персоне — какая может быть замена тому, что даже не начиналось? Она ведь сама убеждала его, что то, что у них произошло, — всего лишь секс по пьяни.
И снова возвращалась к точке, с которой набирал оборотов ход ее титанических рассуждений: это она обидела его, а не он ее. Ей и разбираться.
Вот только примерно через четыре дня Олиных вялотекущих разборок с собой мир едва не пошел трещинами.
Четыре дня это не так уж и много, когда привыкаешь к новому распорядку и новым людям. Она по-прежнему мало что замечала вокруг себя, бродя замыкающим в хвосте туристических групп во время походов. Четыре дня — четыре похода. Старалась соответствовать, не отставать, запоминать. Дипломная работа на финишной полосе отодвинулась на задний план — да Надёжкина впервые в жизни и не знала, надо ли оно ей, для чего надо, зачем. Месяц остался, рецензирование впереди, и по сути ей в июне в Харьков рвать, а не тут сидеть. Но Оля занималась тем, что черпала из всемирной сети знания о технике безопасности и правилах поведения в горах. Все это выходило механически. Она даже гор этих дурацких почти не разглядела. Глазами — видела. А внутри самой себя так и не осознала.
Зато осознала, когда, выбравшись утром своего первого выходного дня на пробежку, увидала Дэнов Тигуан за одним из тынов вдоль главной ворохтянской улицы — Данилы Галицкого. Он стоял себе, поблескивая в лучах восходящего солнца, загнанный на подворье. Черный, глянцевый, идеально намытый, зараза. Часто им тут пользуются? Чего тут пользоваться — от части и пешком недалеко.
Чувствуя, как внутри колотится сердце, вовсе не из-за взятого темпа, а от бешеного волнения, Оля остановилась посреди дороги и долго-долго смотрела на машину. Потом, будто во сне двинулась ко двору. За невысокими воротами с низким забором и узкой калиткой. Такой же невысокой была гуцульская хата с маленькими окнами — удивительно светлая и органично вписывающаяся в изумрудную зелень, пробивавшуюся из земли и начинающую устилать горы, в отличие от машины — совершенно чужеродной посреди этой великолепной, живописной простоты.