Не гореть!
Шрифт:
Но дальнейшие Олины действия были сведены к автоматическим. Погрузиться в поезд, влезть на верхнюю полку своего купе. Вытащить бутылку воды и устроить ее рядом с собой. У нее пересыхало горло — она часто пила. И ей хотелось плакать. А плакать, по крайней мере, глупо. Третий час дня. Дэн спит. Наверное, после караула. И в его доме есть женщина, которая считает возможным отвечать на звонки.
Но если дождаться, что он проснется? Может быть, тогда набрать еще раз? Или написать? Они же общались когда-то триста лет назад в Вайбере. Еще на практике. Последнее его сообщение: «Пока еще
Неужели он правда сказал то, что сказал?
Как же не начиналось, если она чувствовала целую бурлящую, бьющую, как родник, жизнь внутри себя только тогда, когда он был рядом? И ведь это она позволила ему… думать так, говорить так. Ей не хватило решимости еще тогда, по телефону, оборвать его, донести до него мысль, что для нее все было. Было тем же, чем и для него!
И вот пожалуйста — не успел уехать, и с его номера отвечает какая-то баба?!
Не в силах сладить с захлестнувшими ее эмоциями, Олька раскрутила свою бутылку с водой и сделала несколько глотков. Интернет среди степей пробиваться не желал. За Винницкой областью следовала Хмельницкая. Отметка на часах приближалась к девятнадцати. И сейчас он точно уже не спит. Звонить?
И опять напороться на эту… которая «слухаю». Оля судорожно и шумно выдохнула.
— Ребенок, ты вечерять будешь? — неожиданно донеслось снизу.
— Нет, спасибо, — отозвалась она. С ней от самого Киева ехал мужичок старше средних лет, мелкий против Ольки, жилистый, усатый. Довольно забавный, говоривший с другими попутчиками медленно, будто подбирал слова, и с сильным акцентом — явно закарпатским. Где-то в районе Фастова выяснилось, что его зовут пан Мыкола, и что им с Олькой прям совсем по пути — ему тоже до Ворохты. Сейчас на все купе они остались вдвоем, потому что остальные высадились еще в Жмеринке.
— Стесняешься, чи шо? — чуток пожевав собственные усы, поинтересовался пан Мыкола, зыркнув на нее острыми темными глазами из-под седоватых пушистых бровей.
— Не хочется.
— Такое худое — и не хочется, — хмыкнул попутчик, видимо, не вдумываясь, что и сам-то плотностью фигуры не отличается. Но аппетит у него был неплохой, это да. — Спускайся и ешь, мне дочка много наготовила, девать некуда. А до Тернополя к нам никто не… подсядет. Я тут… как его… приловчился проверять в интернете, ну… куплены билеты чи не. На станциях, где ловит… эту… ее… связь! О!
— Чего вы мучаетесь? Говорите на украинском, — улыбнулась Оля, свесив голову.
— А на украинском — ты не поймешь ничего. Сам-то я с Лумшорів… Не слыхала? Теперь-то в Ворохте обитаю, на турбазе работаю. У меня жена оттуда. Мы в горах так говорим — никто не понимает. А учился я у Харькове, чуток русский выучил. Потому легче мне по-твоему, чем тебе — по-моему.
— А я тоже в Харькове учусь, — улыбнулась ему Оля со своей верхней полки.
— Та ну!
— Ну да! На заочном. В НУЦЗУ.
— Молодец! В Ворохту чего едешь? Отдыхать? Вроде ж, не каникулы.
— Наверное, насовсем еду… ну, так получилось, — резко смутилась Оля. И вдруг самой себе задала тот же вопрос — насовсем? Насовсем ли? Если у Дэна там баба завелась — какое может быть насовсем? После всего, что она натворила, он имел полное право… Все те месяцы, что она его посылала, давали ему основания считать, что ничего не начиналось, а если не начиналось, то он свободен.
Так насовсем ли она едет?
К нему. Но насовсем ли? А если выгонит? А если вот именно сейчас у него уже все хорошо, и она больше не нужна? Сама ведь для того постаралась. И потому, коль приводить в порядок жизнь, то для начала собственную. Бардак же в голове.
— Работать чи как?
— Пока осмотрюсь, — навела туману Оля, снова пытаясь вынырнуть из своего дурного состояния. Не выныривалось, ничего не получалось.
— А-а-а… ну то правильно.
Справедливости ради, мужичок оказался не слишком говорливый, но какой-то очень деятельный. На том и можно было бы считать их недолгую беседу завершенной, если бы спустя несколько минут Оля не оказалась сидящей внизу и старательно жующей пирог с творогом, запивая его чаем, за которым пан Мыкола сбегал самолично. Как так вышло, она и сама, признаться, не слишком понимала. Но теперь он устроился напротив нее, преспокойно что-то читал с ридера и больше уже не приставал, при этом умудрившись заставить ее хоть на время отвлечься и заполнить очередной пустой слот среди часов, отмеривающих ее путь к Денису.
Спала она ночью плохо. Завалившиеся в Тернополе соседи были нешумными, но их многочасовое перешептывание подводило ее к точке кипения до тех пор, пока пан Мыкола сам их не осадил, за что она была ему крайне признательна. И только и смотрела, как медленно меняются на телефоне цифры, показывающие время. Рыться в рюкзаке в поисках наушников Оля не стала — поздно. Отвоеванная тишина пробудила в ней совесть. Так и мучилась до самого утра, то ссорясь, то мирясь с Денисом, пока в тот момент, когда в очередном мареве, в которое она провалилась, вручала ему фарфорового пожарного на шарнирах, пан Мыкола не пихнул ее в спину:
— Вставай, сонько, наша станция через полчаса.
Эта станция должна была стать началом той новой жизни, в которой Дэн, конечно, придет встречать ее на платформе. Если бы она ему дозвонилась, а не трусила, как последняя идиотка. Но вместе с тем Оля понимала, что врываться прямо сейчас — это неправильно. Не после женщины, отвечающей на его звонки. Наверное, ей можно, раз она так…
И все же стоя на ступеньках вагона и передавая вниз пану Мыколе свои пожитки — сумку за сумкой — да щурясь от утреннего солнышка, которое теперь уже начинало совсем не по-апрельски пригревать, Оля все равно улыбалась.
— И куда ты сейчас? — спросил ее неожиданный дорожный товарищ, когда она спустилась к нему на плитку перрона.
— Гостиницу какую-нибудь найду, вещи заброшу. И в часть спасательную. Может, вакансия есть.
— До пожарки неблизко топать. Такси возьми. А то со мной поехали, а? У меня турбаза прямо возле них.
— Не! Справлюсь!
— Ну как скажешь, ребенок. Если чего надо, спросишь про Мыколу Бачея, мы с моей Мирославой всегда поможем. Где найти запомнила?
Разумеется, она запомнила.