Не говори маме
Шрифт:
— Мы с Димой, — говорю я, придавленная новой информацией о человеке, в чьей комнате я сейчас живу, — последний раз виделись, когда нам было по три года. План так себе.
— Ну и забей, — фыркает Вика и отправляет окурок в полет между этажами. — Ладно, пойду.
— Пока, — говорю я и теперь уже окончательно запираю дверь.
Так значит, Дима заступался за Илью, надо же… Вот только с объектом любви просчитался — после того, как Стефа организовала мне троицу бандитов в подворотне, я едва ли способна испытывать к ней симпатию.
— Такие дела, брат, — негромко произношу
После разговора с Викой утреннего вдохновения как не бывало. Я сохраняю файл с текстом для выпуска и создаю чистый документ. После обеда я собиралась надиктовать первую запись из дневника Марта на телефон, но сейчас в голове одни библейские чтения. Что это — местный книжный клуб? Бюджетный способ скоротать досуг?..
***
СБОР ЛИШНИХ ВЕЩЕЙ!
больше не нравится или надоела, а выкидывать жаль, —
время освобождать место для новой!
Приносите все ненужное (в хорошем состоянии)
на ГАРАЖ-СЕЙЛ,
который состоится через неделю.
Здесь можно будет купить вещи по выгодной цене.
Все вырученные средства поступят на счет девочки
с детским церебральным параличом.
Давайте вместе подарим Яне жизнь!
«Лишние вещи» — такая себе лингвистическая находка, но я решаю оставить. Перечитываю и остаюсь вполне довольна: вышло позитивно и без лишнего пафоса. В конце я указываю свое имя, номер группы и мобильный для связи. Дело за малым: найти, где бы это распечатать.
В кухне хлопает холодильник — видимо, тетя начинает накрывать на стол. Я спешу помочь, хотя никто меня об этом не просит, и, пока она ставит на плиту кастрюлю с щами и включает газ, достаю две тарелки и стаканы для лимонада, который купила утром. Тетя такое не покупает.
— Теть Поль, — решаюсь я, когда она заканчивает нарезать хлеб и усаживается напротив. — А что за чтения Библии в Доме культуры?
— Ой, — говорит она и округляет глаза. — Откуда знаешь?
— Объявление. — Я неопределенно киваю за окно. — На остановке.
— Сектанты они, — без обиняков заявляет тетушка. — Не вздумай ходить. Библию можно и дома почитать, а у них там песни и пляски под странную музыку, и Библия своя, не такая, как у нас. Узнаю, что ходила…
— Да не пойду я.
Она наливает мне исходящие паром щи. Взамен я наполняю ее стакан — этикетка обещает базилик, апельсин и манго, но на вкус это просто апельсин. Тетя Поля подозрительно принюхивается, делает маленький глоток и морщится.
— Я вообще, — говорю, — в Бога не верю.
— Я, что ли, в твоем возрасте верила? — усмехается она. — Но чем ближе к той стороне, тем чаще задумываешься — а вдруг есть? И буду я тогда стоять перед ним как идиотка: другие все порядки знают, Полина Георгиевна, вы-то где были?
И я вдруг понимаю, что лед треснул. Меня приняли. Не пожалели и не полюбили, но я здесь пробуду еще долго, и если с этим ничего нельзя сделать, то придется со мной говорить — возможно, я даже окажусь неплохим собеседником.
Губы сами собой растягиваются в дурацкой улыбке. Тетя Поля, кажется, сама готова рассмеяться.
— Поживи с мое!
Я дую на ложку и осторожно пробую.
— Щи как у мамы…
Смотрю в тарелку, не вижу тетушкиного лица — только руку, которая лежит на куске хлеба и не спешит его брать.
— Скучаешь по ней? — спрашивает она тихо, и горло мгновенно сжимается так, что туда не проходит даже бульон. Слова не даются тоже — я киваю, наклоняюсь ниже, чтобы скрыть слезы, но не получается, они капают в тарелку, и тогда тетя Поля подходит ко мне и обнимает меня за плечи, а я всхлипываю и не могу остановиться.
— Так и надо, — приговаривает она, — все правильно, девочка, это же мама. Как я жалею… Ужасно жалею. Мы ведь с ней не дружили. Когда она родилась, мне было тринадцать. Комната, где ты сейчас, — наша бывшая детская. Я одна была хозяйка, а пришлось потесниться. Злилась ужасно. Вообще часто на нее злилась, ревновала, даже нарочно до слез доводила, хотя становилось еще хуже: жалели всегда ее, а наказывали меня. Чего добивалась?.. Потом выросла, мечтала съехать, в общаге жила. Муж, работа, вроде и жизнь наладилась… Со Светой виделись только в выходные, да и обида прошла, она выросла, поумнела, но так мы и не сдружились. Она вышла замуж за твоего отца и уехала в Москву, а я развелась и вернулась сюда. Так и осталась, — невесело усмехается тетя Поля, — единственной хозяйкой. Мечтала об этом — и вот. Только провались бы оно все…
— Вы не виноваты. — Я высвобождаюсь из ее объятий и беру салфетку, чтобы вытереть лицо.
Мама никогда не рассказывала об отношениях с сестрой: есть тетя Поля и двоюродный брат Дима, но мы к ним не ездим, и они к нам тоже. Я была бы не против познакомиться с родней, да все не складывалось: то погода плохая, то Луна в Скорпионе, то на даче дела поважней. Но мне бы и в голову не пришло винить в чем-то тетушку. Просто так сложилось — и у нее с сестрой, и у нас с мамой.
— Как знать, — вздыхает она и возвращается за стол. — После смерти твоего папы я звонила Свете, предлагала приехать, пожить с ней. Но она, мол: все в порядке, ничего не надо. Другая бы настояла, а я, ты знаешь, даже обрадовалась. Что ехать не придется, в метро этом вашем плутать, потом смотреть, как она убивается… Утешать я не умею — сухарь. Еще родители так говорили: ты, Полина, у нас сухарь, тебе бы прокурором работать.
— Вы бы все равно ей не помогли. Она спилась. Тут помогли бы только нарколог с психиатром. Она могла бы не пить, но выбрала пить. Я не просила у нее денег, мне не так уж много надо. И поступила на бюджет. Она могла встать на биржу труда. Сдать комнату — хоть какие-то деньги, потеснились бы. Но выбрала пить. И в этом никто не виноват — ни вы, ни я, ни папа.
Возможно, мои слова звучат слишком резко, но я не жалею о сказанном. Щи мы доедаем молча.
***
Подвальчик с симпатичной деревянной вывеской «Печатная» я заприметила накануне из окна автобуса — придется прогуляться и не терять надежды, что их услуги достаточно востребованы, чтобы работать в выходной.