Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Ну и всякое прочее. Даже если он в общении с государем поубавил тон наполовину – но не больше, поскольку в тот миг Михайла Иванович был далеко не в легком расстройстве, – все равно звучало весело и достаточно жизнерадостно. Немудрено, что царь «немного» обиделся.
Брательник Александр, очевидно, тоже поучаствовал, хотя не в таких резких выражениях – заслуг меньше. После этого и последовал царский указ. Формулировки «за хамство» тогда не было, хотя аналог, наверное, имелся, например, «за дерзость и непочтение», но Иоанну прибегать к такой трактовке произошедшего на совещании, очевидно, показалось постыдным. Ну что ты за самодержец, если тебе дерзят и не почитают?
Держали недолго. Александра, который был посажен «в тын» в Галиче, вообще освободили через год, Михайлу выдерживали в Белоозере три с лишним года. Да и не такой уж изнурительной была эта ссылка. Унизительной – да, но тяготы и лишения он в ней навряд ли испытывал. Достаточно сказать, что с собой ему было дозволено прихватить аж двенадцать слуг и столько же «черных мужиков» и «женок». Куда же больше? Но когда он рассказывал, то прозвучала обида – «только дюжину».
И в ссылке он занимался не тем, что переосмысливал свое поведение, но лишь растравлял горькую обиду да еще строчил царю жалобы – то недодали, этим не снабдили. Об этих ущемлениях он тоже не раз говорил. То ему вовремя не завезли ведро рейнского вина, ведро какой-то бастры да еще ведро романеи и недодали сотни лимонов и трех гривенок имбирю. То обжулили на два осетра, столько же севрюг да еще на полпуда винных ягод, столько же изюма и на три ведра слив.
Прочее все в том же духе. То ему материал на новую одежду для дочки подавай, то скатерти прохудились, то медную посуду прожгли – тазы бы с котлами поменять.
Но особенно мне запомнилась одна жалоба, и тоже на недостачу. Тогда ему не завезли десяток гривенок перцу, гривенку шафрана, две гривенки гвоздики да две трубы левашные. А теперь даю расклад. Гривенка, чтоб вы знали, это двести граммов. Вот и считайте. Получается, человек бузит только из-за того, что ему не прислали каких-то шестьсот граммов имбиря, четыреста – гвоздики и двести – шафрана.
А уж когда я узнал, для чего нужны левашные трубы, то тут и вовсе все стало ясно. Они, оказывается, необходимы для изготовления левашников – разновидности сладких пирогов. Ну и ну. Сладенького деточке захотелось, да не любого, а именно такого, ан, глядь, приготовить нельзя, трубы нет. Ну, дите в слезы и тут же жаловаться. Вот только у мальчика борода такая, что Карл Маркс позавидует, да и возраст – на шестой десяток перевалил.
Выходит, не так уж сильно он там страдал. Да и страдал ли вообще? Разве что из-за отсутствия гвоздики, шафрана и левашных труб. Нет, возможно, он к этим недостачам относился принципиально. Мол, раз положено, значит, отдай. А может быть, он таким хитрым способом пытался лишний раз напомнить о себе царю, чтоб не позабыл освободить. И все равно как-то оно…
Это уже не один крестик, а сразу два. Во-первых, человек не желает учиться на собственных ошибках, которые попросту не признает. А во-вторых, почти по Герцену. Узок и страшно мелок был круг его интересов, ограниченных севрюгой, перцем и сладкими левашниками. Быстро ты, князюшка, опустился.
А может, ты горькую запил, потому и беспокоился об отсутствии имбиря с гвоздикой? Их же, насколько я знаю, используют для пива.
И стоило «бить челом государю» из-за нескольких сотен граммов недостачи? Меня взять, так я из-за таких мелочей нипочем бы не стал унижаться перед своим обидчиком. Не в пользу Воротынского эти крестики, ох не в пользу. Но тут уж ничего не поделаешь – объективность требует.
Кстати, совсем отказываться от его службы царь не собирался. Сразу после ссылки Михайла
Если в суть событий особо не вдумываться – герой, да и только. Он и в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом году изрядно потрепал многотысячную крымскую рать, которая опустошала Северскую землю, и не далее как в этом году у возвращающихся обратно татар отбил русский полон – словом, службу нес справно и достойно.
А с другой стороны, вначале Северскую землю ограбили, а уж потом пришел Михайла Иванович, вначале всю рязанскую украйну сожгли и полонили, а потом только князь Воротынский их догнал и часть полона вернул. То есть не вовремя он все делал, а с изрядным запозданием. Это еще один крестик.
Теперь-то и сам Воротынский чуял, что нужны перемены, потому что его ребятки не справляются. Каждый из сакмагонов сам по себе, может, и орел, но в целом в пограничной системе Руси на южных рубежах нужно что-то менять. Вот только что? Это не сабелькой на поле брани помахивать – тут надо головой думать. А как ею думать, если ни мыслей, ни даже желания – только горькое осознание необходимости, которой противится душа. У него ж и присказки любимые: «Всякому свой век нравен. Много нового, да мало хорошего. Много новизны, да мало прямизны. Что новизна, то и кривизна». И как тут быть? Потому он за меня и ухватился.
И снова рассказывал я ему далеко не все, чтоб интерес ко мне оставался и дальше. Однако главное донести сумел – реорганизацию надо начинать сверху, то есть получить на нее карт-бланш у самого царя, а уж потом сесть и все обмозговать на бумаге.
Вообще-то тут для меня имелась одна загадка. Я-то, когда на него выходил, поначалу рассчитывал совсем на иное. Думалось, что он этой реорганизацией занимается давно и вовсю, потому и должен мною заинтересоваться. Свежая струя, оригинальные мысли и все такое. То есть я окажусь одним из деятельных помощников князя в укреплении рубежей южной границы, но не более. На такое силенок у меня хватило бы запросто. Как-никак год пребывания в Голицинском пограничном кое-что дал. Пускай немногое, но для Средневековья должно хватить.
К тому же как раз по этому вопросу я в свое время даже подготовил доклад. Старался на совесть – все-таки первый в моей жизни семинар. Целых три дня штудировал специфику этой самой реорганизации. Даже в увольнение не пошел – во как старался. Последнюю ночь вообще почти не спал, потому от волнения и забыл две главные даты. Одна касалась царского указа, которым государь повелевал князю заняться этой реформацией, а другая – когда утвердили само уложение. Ну что поделать – заучился. За это и получил четверку вместо пяти баллов.
Словом, когда я затевал беседу на свадьбе у Годуновых, то боялся лишь одного – он уже все это сделал и я ему не нужен. А тут, оказывается, конь не валялся. Воротынский ее не только не начал, но даже не знает, с какого боку к ней подступиться. То есть мне придется не просто начать работать с нуля, но и возглавить это дело.
Даже страшновато стало – сумею ли. Но потом припомнил семинарский доклад и решил, что ничего страшного в этом нет, и вообще – глаза боятся, а руки делают. Но поначалу пришлось-таки убеждать себя. Мол, некуда тебе отступать, Костя, – только вперед и до победного конца. Кто, если не ты? И вообще – Родина-мать зовет… куда-то. Словом, давай работай, и баста!