Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Когда Тимоха вернулся со своей прогулки, я жестом указал ему на лавку возле стола, сам уселся напротив и, ни слова не говоря, вывалил перед ним содержимое мешка.
– Твое? – спросил обличительно.
– А тебе, фрязин, что за печаль? – с усмешкой поинтересовался Серьга вместо ответа.
– Да как сказать, – пожал я плечами. – Пришлось мне тут за тебя поручиться перед Борисом Федоровичем, что ты не сбежишь…
– Напрасно, – перебил он. – Надобно было допрежь меня о том спросить, а я такого слова нипочем бы не дал.
– Вот и Борис Федорович сказал, что напрасно, – согласился я. – Говорит, коль ты в него так веришь, то, ежели что, отдашь мне своего Андрюху Апостола, а сам этого забирай. Тебя то есть.
– Так Апостол при тебе? – несказанно удивился Тимоха.
– При мне, при мне, – подтвердил я. – В холопах он у меня ныне.
– Повидаться бы, – протянул Тимоха.
– О том после поговорим, к тому же хворый он, – отмахнулся я. – Пока речь о тебе. Словом, я не просто за тебя поручился, а совершил обмен.
– Выходит, мне теперь от тебя бежать? – прищурился Серьга.
Взгляд его сразу же изменился. Теперь Тимоха смотрел на меня оценивающе. Спустя минуту, придя к каким-то выводам, причем приятным для себя, он весело заулыбался и откровенно заявил:
– Прогадал ты, фрязин, с меной-то.
– Как знать, – уклончиво заметил я. – Если ты сбежишь, то Борис Федорович по своей душевной доброте может мне Андрюху и вернуть, тем более что грамотки мы с ним на обмен не составили. Вот только плох ныне Апостол, раны у него тяжкие, еле ноги волочит, а мне вскорости в Москву катить – не выдержать ему дороги, помрет в пути.
– За что ты его так? – насупился Серьга. – За прежнее мстишь? Так он же вернул что мог.
– Это не я – тати постарались, – пояснил я. – Вороба сказывала, его еще пару-тройку месяцев трогать нельзя, иначе растрясет. Вот и думай теперь. А коль решишь бежать, мешать не стану. Жаль, конечно, Андрюху – славный он малый, простая душа. Но и мне деваться некуда, придется брать с собой.
И вышел. Получалось что-то вроде проверки «на вшивость» – если ему наплевать на Апостола, то он не даст обещания, что не сбежит. Ну что ж, такой Тимоха и нам без надобности. Ну а коль согласится, значит, и мне можно на него положиться. Серьга дал слово, но… только на три месяца, а потому я его не принял, решив ковать железо, пока горячо. Так и заявил ему:
– Не пойдет. Выходит, через три месяца ты от меня фьють и поминай как звали, а я опять останусь без человека. Да и Апостол может к этому времени не выздороветь, мало ли.
– А что же делать? – расстроился Тимоха.
– Соглашайся на полгода, – предложил я, – а лучше на год, для надежности. Хотя в такое время катить на Дон – конь надорвется. Там ведь зимой снега почти нет, зато грязи – твой жеребец уйдет в нее по самые бабки. Ладно, хватит с тебя и до середины следующего лета.
– А кто тебе сказал, фрязин, что я на коне буду? – горько усмехнулся Тимоха. – Серебра у меня на него нет, а красть – сызмальства таким не занимался.
– О коне и говорить нечего, – отмахнулся я, будто речь шла о чем-то сто раз обговоренном и давно решенном, только Серьга об этом позабыл. – Неужто твоя служба у меня коня не стоит? Само собой. И второго получишь – без сменной лошади в степи нельзя.
– Ты что, фрязин, всерьез?! – не поверил он.
– Я не просто фрязин, но фряжский князь Константин Юрьевич из славного рода Монтекки, – строго заметил я. – А князю нарушать свое слово все одно что рожей в грязь окунуться, даже хлеще. Ее-то отмыть недолго, а чем с души ложь смоешь? Потому и слово мое так же крепко, как и твое.
– Стало быть, за то, что я у тебя послужу до следующего лета в холопах… – задумчиво протянул Тимоха, но я не дал ему договорить.
– Не в холопах – в стременных, а это куда выше. Что-то вроде помощника, не меньше. Ну и тягот побольше, не без того. Тут не только еду приготовить да платье вычистить и в доме прибрать, но и все прочее. Холоп – он лишь коня подводит да сесть помогает, а стременной в битве еще и спину прикрывает, ежели бой завязывается. – И посоветовал, глядя в разгоревшиеся от таких обещаний глаза Серьги: – Ты подумай как следует. У меня на службе всякое может случиться, поэтому если боишься, то…
– Я?! Боюсь?! – Возмущению Тимохи не было предела. – Да ежели все так, яко ты сказываешь, да еще с двумя конями, то я верой и правдой, хошь супротив десятка, а то и двух.
– И коня, и бронь, – кивнул я. – Это холоп без оружия, а ты ж ратником будешь, да не простым, а стременным. Тебе без сабельки никак. Правда, получишь не сразу, – поправился я, припомнив, что ныне мои финансы поют романсы. – Но к концу зимы обещаю, что и вооружу, и приодену на загляденье. А там, как знать, может, совсем понравится служба, да ты подольше останешься, – добавил я на всякий случай.
– Э-э-э нет, – сразу насторожился Серьга. – Чтой-то ты…
– Сказано же: если понравится, – тут же осадил я назад, в душе ругая себя за излишнюю торопливость, и на всякий случай добавил: – Тогда же, к концу зимы, чтоб тебе не думалось, мы и вольную на тебя выправим. Мол, обязуешься ты отслужить… ну, скажем, до середины июля, а далее свободен как степной ветерок.
Помогло. Тимоха успокоился, хотя все равно предупредил:
– Гляди, боярин. Коли обман затеял, я все одно сбегу, а коль по правде – вернее меня у тебя человека не будет.
Пришлось побожиться перед иконой, после чего он деловито кивнул и сам в свою очередь присягнул, что будет служить мне верой и правдой. Словом, Годунов, несомненно, выиграл, приобретя богобоязненного парня, но мне почему-то показалось, что и я не проиграл.
При расставании я твердо пообещал Андрюхе, добравшись до Москвы, также выправить на него вольную, чтобы он впоследствии всегда мог уйти со двора Годуновых куда угодно. Сам Борис выразил надежду, что мы с ним еще не раз повидаемся, поскольку мир тесен, а где в Москве подворье князя Воротынского, он знает хорошо и непременно заглянет в гости.