Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Тогда с кем же она разговаривает? Мне стало интересно, и я прислушался. Слух в темноте поневоле обостряется, тем более ее голос раздавался совсем рядом от меня.
Собеседник помалкивал, терпеливо слушая бабкины разглагольствования про опасные затеи, о которых если кто дознается, то не сносить головы ни ей, ни Светозаре, ни даже вон тому болезному, что лежит за стеной.
– А кто там? – грубовато осведомился мужской голос.
– Да ратник обнаковенный. Припужнули меня шибко его людишки, вот я и не стала противиться. Ты о нем, боярин, не мысли и за шаблю свою не хватайся, –
Я тут же вспомнил о небольшой деревянной чашке с питьем, которое старуха обычно оставляла мне сразу после полудня. К вечеру дымящаяся жидкость ядовито-зеленого цвета остывала, и перед сном я выпивал эту горькую бурду. Выпил бы и сегодня, да спросонья неудачно взмахнул рукой и задел ее. Самой чашке, плюхнувшейся на домотканый половичок, постеленный возле моей кровати, хоть бы что – дерево, но ее содержимое оказалось полностью на половике.
Бабке Лушке я о том не говорил – стало неудобно за свою неуклюжесть, а потому махнул рукой, надеясь, что до утра половичок просохнет, а мне разок можно обойтись и без приема лекарства.
– Ведала, – насмешливо протянул мужской голос. – Зрила, поди-ко, яко я подъезжаю, вот и…
– Цельный день из избы не вылазила, – строго возразила старуха. – А чтоб ведать, глазоньки ни к чему, тут иное потребно, тайное.
– Тайное, – недовольно проворчал голос, в интонациях которого мне послышалось что-то знакомое. – Ты и тот раз наговор свой тайный делала да сказывала, что теперь женишок на эту девку и взглянуть не восхочет, а коль и посмотрит, то красы не узрит. Хотя какая там у нее краса – словеса одни. А что вышло?
– А она плат наговорный надела? – скрипуче осведомилась старуха.
– Откель я ведаю? Меня о ту пору там уже не было, – сердито ответил гость, и я вздрогнул, вспомнив, где мне доводилось слышать этот скрипучий голос.
Сомнения еще оставались. Откуда взяться здесь князю Долгорукому? Откуда он вообще знает бабку Лушку? И потом, чтобы пойти на такое – я ведь сразу догадался, о каком женишке идет речь, – нужно быть очень азартным человеком, потому что это уже ва-банк. Вот только в отличие от рулетки не факт, что в случае успеха именно ты станешь обладателем выигрыша. Да, ты лишишь победы одного из участников, но их же вон сколько. Тогда зачем? Вроде бы не в натуре Андрея Тимофеевича такие авантюры, хотя что я знаю о его характере?
К тому же я и раньше подмечал в нем эдакую упертость, граничащую с бычьим упрямством. «Скорее Москва сгорит, нежели я от своего слова отступлюсь», – тут же припомнилось мне. Ну вот пожалуйста, сгорела она. Чего тебе еще подпалить надо, старый ты хрен?! Ух, как я ненавижу в людях это самое упрямство. Но тут же вспомнил себя и подумал, что, наверное, прав был древний мудрец, утверждая, будто люди больше всего не любят в других те недостатки, которые присутствуют в них самих. Короче, кто не без греха, тот пусть и кидает в Долгорукого камни, а я погожу. Тем более что у меня в руке скорее бумеранг – если смажу, то мало не покажется.
Оставалось лежать, досадовать и… слушать, продолжая
– А коль не было, то неча тут, княже, напраслину на меня возводить, – огрызнулась тем временем старуха.
Эк она князя-то. Даже странно слышать из уст простой бабки, принадлежащей к «подлому народцу», такое. И как только не боится?
– Вот возьму сабельку востру да полосну тебя ею для ума, – услышал я в ответ. – А то ишь как осмелела – речи таковские мне сказывать.
А что, запросто полоснет. Гонору у него выше крыши. Вмешаться, что ли? Все ж таки она меня вылечила, можно сказать, с того света вернула. А как? Да проще простого. Я замычал, заохал, а для верности – вдруг не услышат стон – пару раз лягнул ногой по дощатой переборке. Это понадежнее.
– Никак проснулся твой ратник? – встрепенулся гость.
– Сон дурной приснился, – спокойно ответила бабка.
– А не подслушает? – не унимался тот.
– Кто подслушивает, тот тихонько лежит, а ентот, вишь, взбрыкивает, – последовал ответ.
«Ишь ты, – подивился я. – Получается, что я одной стрелой двух зайцев завалил. И пыл боевой кой у кого утихомирил, и себя обезопасил. А теперь что делать? Да слушать – чего еще остается».
– Ты ж вроде зареклась лечбой заниматься? Помнится, даже зарок кой-кто давал, – после паузы проскрипел гость.
– Займешься тут, коль сабелькой стращают, – недовольно откликнулась бабка. – Я уж и порчу грозила напустить на того, кто его привез, и сглазить его, он ни в какую – лечи, старуха, не то голова с плеч. Чистый душегубец.
– Так ты б и напустила, – ехидно заметил гость. – Али и тут смертный грех почудился? – И он скрипуче засмеялся, после чего у меня отпали последние сомнения.
То есть их и раньше практически не было, так, самую малость, а теперь и они бесследно улетучились. Долгорукий там сидит, больше некому. Князь Андрей Тимофеевич собственной персоной. Он же – мой будущий тесть.
– Хошь ты и князь, но с умишком у тебя худовато ныне, – безапелляционно заявила Лушка. – Сам помысли: порча не сразу в силу вступает, времечко ей надобно. И што мне с нее проку, когда моя голова с плеч упадет? Он и опосля уезжать не хотел – притулился к моему тыну и все ждал, пока хворый в себя придет. Целый день просидел. Пришлось выйти и сказать, чтоб езжал отсель, да пообещать, что поставлю я на ноги его боярина. Еле выгнала. Да перед отъездом посулил, ежели сбрехала, голову с плеч, а тот, как на грех, все никак в себя не приходил. Я уж все испробовала – ни в какую. Пришлось дурищу свою загнать, чтоб телом дыру закрыла, из коей его силушка убывала.
– А что за боярин? – настороженно осведомился Андрей Тимофеевич.
– Да не боярин он – так, сын боярский из худородных. Всего и слуг – стременной, и тот шальной, да второй, посмирнее. Да ты сам и глянь, ежели хошь.
– А не разбужу?
– А мне почем знать, – хмыкнула бабка.
– Нет уж, ладно. Пущай спит. А ты мне зубы не заговаривай – здоровые они. Лучше поведай, яко с зельем решим? Дашь ты мне его ай как? – осведомился он.
– Тебе ж смертное подавай, – хмыкнула бабка Лушка.