Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Но особенно он гордился тем, что занималась с ним сама Ирина – Годунов и тут не солгал. Бойкая девчонка от нечего делать по ходу игр с младшим Висковатым занялась обучением Андрюхи письму и чтению. В кои веки Апостол слегка сплутовал и, когда Ирина спросила, умеет ли он читать, не стал отвечать утвердительно, а неопределенно пожал плечами. Ожидавшая отрицательный ответ Иришка восприняла его так, как она предполагала, и… приступила к занятиям. Поначалу ей было в забаву, но потом понравилось ощущать себя эдакой строгой учительницей и иметь послушного, а вдобавок весьма смышленого ученика.
«Наверняка
Вдохновленный этим негласным поощрением Андрюха ударился в рассуждения о своих радужных перспективах, в которых, по его уверениям, Апостолу явственно светил чин диакона, а там и священника. Это не раз подтверждал и священник церкви Ильи-пророка, где Андрюха ныне подвизался в качестве прислужника. Правда, до этого еще ждать и ждать, но исключительно из-за недостатка лет. Дело в том, что минимальный возраст кандидата должен быть не менее двадцати пяти лет, а для рукоположения в священнический сан – не менее тридцати.
– А если в монахи? – поинтересовался я. – Там-то можно пролезть еще выше – в архимандриты, епископы, а то и в митрополиты. Да и начинать можно уже сейчас, не дожидаясь, пока стукнет четвертак.
– Паленый сказывал, что непотребство в монастырях в изобилии, – степенно возразил Апостол. – Брехал, конечно, но, ежели хоть десятая часть поведанного им истина, мне там делать нечего.
– Монастырь монастырю рознь, – философски заметил я. – Можно через знающих людей подобрать какой-нибудь приличный. Помочь?
Андрюха смущенно умолк, потупился и тихонько пояснил:
– Я и сам поначалу туда хотел, да потом заглянул к пирожнице, коя мне жисть спасла. Ночевать-то негде было, вот и напросился, ну и… грех попутал…
– Делов-то, – пренебрежительно усмехнулся я, еще не поняв до конца все глубины проблемы. – Ты покайся, сын Лебедев, и бог простит – он всех прощает.
– Каялся, – торопливо заверил меня Апостол, разрумянившись от волнения еще сильнее. – Я с того времени кажное утро каюсь, а опосля… – И осекся, жалобно глядя на меня.
М-да-а, кажется, тут гораздо серьезнее, чем я предполагал поначалу. Ну с Глафирой все понятно – бойкая вдова не хочет упускать выгодную партию, а вот Андрюха по неопытности, похоже, просто влетел или…
– Я уж и в послушники было ушел. Цельных три дни в монастыре плоть многогрешную умерщвлял, а потом… – Он, не договорив, обреченно махнул рукой.
– Снова к ней подался? – уточнил я.
– Ага, – кивнул он и вновь потупился, буркнув: – Бесы искушают.
– А может, это любовь? – возразил я. – Тогда бесы тут ни при чем.
– Вот и Глашенька тако же сказывает. Мол, блуд, он токмо до венца, а венец все покроет, – мгновенно оживившись, торопливо зачастил Апостол. – К тому ж богу служить и в попах можно, а им, напротив, даже прихода не дают, покамест неженатые.
– И ты… – продолжил я за него, – решил жениться.
– Она уж и летник нарядный пошила, – прошептал он. – И кику купила. Опять же тяжко ей ныне. Простому люду нынче не до пирогов, а тут мужик в хозяйстве будет, подсобить, принесть, унесть и прочее… Одной-то ей
Вот тогда-то я в первый раз со времени приезда из Серпухова и выехал со двора Воротынского. Пышнотелая пирожница, которая, по-моему, раздобрела еще больше, встретила меня действительно радушно и чертовски гостеприимно. Судя по нежным взглядам и ее поведению во время поцелуйного обряда, мне даже показалось, что она готова отблагодарить за свое спасение не только знатным угощением – достаточно лишь слегка намекнуть. Однако намекать я не стал, ограничившись похвалами в адрес гостеприимной хозяйки и комплиментами по поводу удавшихся пирогов, вкуснее которых хоть полсвета обойти, все равно не найти.
Кстати, идея вначале зазвать меня в гости, а потом, уже у себя дома – Глафира почему-то решила, что тут отказать будет гораздо тяжелее, – пригласить на свадебку, взяв слово, что непременно буду, принадлежала именно пирожнице – сам Апостол до такой хитроумной многоходовой комбинации не додумался бы. Действовала она исподволь, разработав целый план, чтоб ненароком не спугнуть потенциального свадебного генерала. Очень уж ей хотелось, чтобы я – шутка ли, целый князь – поприсутствовал на их торжестве.
Вначале она подала Андрюхе мысль навестить меня, но даже столкнувшись с препятствием – я еще отсутствовал, пребывая на излечении в Серпухове, – сумела обернуть его себе на пользу. Уже во время следующего визита Апостол пригласил старого знакомого Серьгу в Замоскворечье, а уж потом, когда стременной привез своего князя с излечения, настал и мой черед. Да и то в первый раз она строго-настрого запретила Апостолу что-либо говорить об их свадьбе, предпочитая последовательность и неторопливость. То есть будущий священник слегка превысил свои полномочия.
Обо всем этом я узнал, выведя порядком захмелевшего парня на чистый воздух. Сидя на завалинке, Андрюха принялся изливать мне душу, как он нежно и горячо любит Глафиру, любит меня, моего стременного, государя и вообще весь белый свет, и как было бы славно, если бы я все-таки нашел времечко и заглянул к ним на свадебку, но опять-таки ежели дозволит здоровье, хотя он все понимает, и ежели я откажу, то он на князя-батюшку ни в коей мере не изобидится, потому как…
Я согласился.
Потом, правда, на всякий случай проконсультировался с Воротынским, как себя там вести, чтоб не чинясь, но и не умаляя, и вообще, не слишком ли я выйду за рамки здешних обычаев таким визитом. Уяснив все, что требовалось, попутно удалось уточнить и еще одно преимущество моей «легенды», под которой я жил. Оказывается, русскому князю пировать на свадьбе у простого горожанина и впрямь несколько зазорно – разве что нагрянуть, выпить чару, сделать подарок и тут же удалиться. Зато иноземцу, пускай тоже князю, но фряжскому, то есть как бы второго сорта, это в умаление отечества не пойдет и «потерькой чести» не грозит…