Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Чуть погодя удалось узнать, почему князь так сильно мне обрадовался и воздал такие почести вместе с рабочим комфортом. Вечером уже это было, после ужина. Разговор начался с того, что он стал аккуратно выяснять, когда я приду к окончательному выздоровлению и не повредят ли ныне моему здоровью некие занятия. А чем они мне могут повредить? Скорее наоборот. Человек, пребывая в безделье, гораздо дольше избавляется от болезни.
Но я этого не сказал. Еще чего. Должен же я набить себе цену. Так что отвечал совсем в иной тональности – минорной, лишь в самом конце перейдя на мажор. Мол, худо мне, Михайла Иваныч, плох я еще, но для тебя, и только для тебя, любезный князь, уж как-нибудь расстараюсь, помогу
Томить Воротынский и впрямь не стал, рассказал сразу и все как есть. Суть такова. Оказывается, наш суперотважный государь, прибыв в Александрову слободу – в Москву ехать отказался, первым делом принялся искать крайних. В зеркало глядеть при этом он принципиально отказывался, смотрел только по сторонам, но очень зорко. Аки сокол. Нет, даже скорее аки орел, причем двуглавый. То есть сразу выискивал виновников и среди земщины, и среди опричнины.
Про последних говорить не буду. По мне, так он бы хоть всех их перевешал – воздух только чище стал бы. Нормальных людей вроде Годунова там осталось с гулькин нос. Или чуть больше, с орлиный, но все равно мало.
А вот что касаемо земщины, так тут кандидатами номер один и номер два стали сразу двое – Иван Федорович Мстиславский, который и впрямь оказался бездарным главкомом, и… Воротынский. Честил царь князя прилюдно, то есть в присутствии своих холуев и верного Малюты, который, как обычно, ждал только команду «фас!», но в этот раз все обошлось, хотя был Михайла Иванович, как Штирлиц весной сорок пятого. Тот на грани провала, этот на грани опалы.
И не только, потому что дважды царь опале не подвергает. Не принято это у него. Что-то вроде армейских порядков, только у военных вместо опалы неполное служебное несоответствие. Служишь дальше хорошо – снимут его с тебя, но если второй раз провинишься, и так же крупно, то его тебе не объявят. Хватит. Тут же готовят документы на увольнение. В запас голубчика, а есть ли выслуга для пенсии, нет ли – без разницы. И здесь так же. Вторая вина – это все. Конец. Только здесь увольняют на тот свет. И документы для этого готовит начальник отдела кадров Малюта Скуратов – угольки раздует, веревочку на дыбе проверит – не сгнила ли, после чего приступает к оформлению.
А что до выслуги, то тут тоже все гораздо серьезнее. Если есть сын, то в самом лучшем случае – как исключение – семью могут не лишать вотчин. Бывают такие везунчики. В основном же кладут на плаху всех разом. Строго по Библии: «И сказал господь, истреблю род ваш до седьмого колена…» Может, я и неточно цитирую, но смысл не исказил.
Князь Воротынский – человек мужественный. Даже когда он мне все это рассказывал, ухитрился прилепить себе на лицо улыбку, чтоб я чего не подумал. Но все равно было видно, что ему не по себе. А в главный упрек Михайле Ивановичу царь поставил плохую службу сакмагонов. Мол, почто не упредили? Еще бы чуть-чуть, и в плен попал. И что бы тогда делали, без царя-батюшки? Погибла бы Русь сразу, как есть погибла бы! Только тем Воротынский и вывернулся, что повинился, но в то же время напомнил – все-таки успели его люди прискакать к Иоанну Васильевичу в Серпухов. А тот в ответ: «Вот они-то твою голову и спасли».
Словом, ясно намекнул, чтоб запомнил накрепко – впредь про Белоозеро, где князь находился в ссылке, надо бы забыть. Климат там для государевых врагов плохой. И воздух слишком чистый, и дышится легко – не заслужить больше Воротынскому этого курорта. И выразительный взгляд в сторону Малюты. А у того ушки топориком, шерсть на загривке дыбом – ждет только царского жеста. Помедлил немного Иоанн Васильевич и… обошелся без кивка. Опять к Михайле Ивановичу повернулся и ласково так напомнил про давнишний послерождественский разговор, да еще о том, что лето уже на исходе.
Так вот, оказывается, почему я в этой пристройке не увидел печки. Я ведь сразу ее отсутствие обнаружил. Как-то непривычно смотрелась без нее комната со стеллажами. Да я и сам привык время от времени прислоняться к теплому боку, потому и бросилось в глаза ее отсутствие. Поначалу решил – не успели сложить, так что не стал спрашивать. А это, оказывается, намек. А на всякий случай Воротынский еще и прямым текстом выдал. Он, дескать, прикинул, что я до холодов должен управиться. Понятно, времени осталось мало, очень мало, но, учитывая государево повеление, может статься, что вместе с заморозками грядет и царский гнев, и тогда… Словом, работать будет некому.
Очень мило. Нечего сказать – бодрящие тут стимулы для умственного труда.
Ну а под конец разговора Воротынский высказал кое-какие догадки насчет царской злобности. Нет, не вообще, а конкретно в эти дни. Дескать, лютует он, потому что у него опоили невесту. Или испортили. Или сглазили. Словом, сохнет ныне девка – ест мало, спит много, а сама бледная, как тень. И с лица спала, и с фигуры, и что ему теперь делать, царь понятия не имеет. Не жениться? Так ведь вроде обручены. Да и как откажешься – не больна она ничем и не жалуется ни на что, только чахнет. Жениться? А если вовсе захиреет, да и в домовину отправится? Брак-то уже третий по счету, а по православному канону больше трех раз венчать человека нельзя – грех. И как быть?
Получается, не успел я прищучить Долгорукого. И за руку с поличным тоже схватить не успел. Опередил он меня. Опередил и сам прищучил. Не меня, разумеется, – Марфу Васильевну, или попросту Марфушу. Не пожалел девчонку. И оставалось только ждать – выживет или нет. Да еще гадать – как поступит царь.
Но это я так думал поначалу – насчет ожидания. Едва только все сундуки перетаскали обратно в наш рабочий кабинет, разложили все свитки по стеллажным полочкам да еще притащили уйму карт, как закипела работа, и мне уже стало ни до чего и ни до кого.
Я даже подьячих особо не напрягал, потому что чуял – объяснять бесполезно. Не потянут они систематизацию. Я-то представляю, какой она должна быть, а для них это темный лес, так что проку не выйдет. Ухлопаю кучу времени на пояснения, а они все равно сделают не так, как мне надо. Нет уж.
И я самолично чуть ли не каждую ночь напролет ползал по картам и рисовал схемы. Воротынский не говорил ни слова. Изредка зайдет, деликатно посмотрит на нарисованные мною квадратики, стрелки, кружочки, вздохнет и тихонько, сам для себя, уважительно пробурчит: «Вона он какой – сво-о-од».
Уходил бесшумно. Я как-то глянул вслед и глазам не поверил. Мать честная! Это ж он на цыпочках, чтоб подковками каблуков не греметь. Ну ничего себе!
За все это время я, можно сказать, ни разу не высунул носа на улицу – так усердно вкалывал. Хотя нет, одно исключение было – это когда меня, робея и поминутно извиняясь, навестил старинный знакомый и бывший, хоть и фиктивный, холоп Андрюха.
По счастью, обоз из костромских вотчин Годунова, с которым приехал Апостол, прибыл в Москву уже после пожара. Получив вольную – Борис честно держал слово, – Андрюха недолго думая решил податься… в священники. Признаться, слышать об этом мне было немного удивительно, но если разобраться, то ничего диковинного – парень давно тяготел к этой стезе. К тому же с грамотеями на Руси по нынешним временам изрядный дефицит, а за то время, что он провел у Годуновых, Андрюха не терял времени даром, сумев не только освежить прежние знания, но и изрядно их приумножить. Сейчас Апостол мог бегло читать псалтырь и благодаря хорошей памяти назубок усвоил все молитвы, которые ему только доводилось слышать во время богослужений и исполнять, стоя в хоре певчих.