Не лучше ли объясниться?
Шрифт:
Он вспоминал свои детские страхи, неуверенность человечка, больше не знающего безопасности, одинокого, брошенного, боящегося даже заплакать. Жизнь всегда была для него джунглями, и он никогда не будет чувствовать себя в безопасности.
Он задернул шторы, разделся и лег в постель, зная, что не заснет, а если заснет, то его будут мучить кошмары.
На следующий день он приехал на работу взвинченный, с темными кругами под глазами и устроил ад сотрудникам, но не мог остановиться, потому что в аду был сам.
— Мы не виноваты, мистер Ормонд, — укорила его мисс Ропер, когда Джеймс уже собирался уходить домой.
Он был застигнут врасплох, измотанный до предела усталостью и мрачными мыслями.
— В чем? — спросил он, даже не поднимая глаз от заваленного бумагами стола.
— Несправедливо кричать на нас только потому, что вы чувствуете себя несчастным.
Тут он все-таки поднял глаза, багровея и глядя на нее так, будто готов был уничтожить.
— Несчастным? О чем вы говорите? Кто сказал, что я несчастен?
Мисс Ропер иронически покачала головой.
— Будь вы женщиной, вы рыдали бы, пока глаза не вылезут.
— Женщиной? Слава Богу, я не женщина. Женщины плачут, уронив шляпку. Я видел, как ваша помощница плакала, сломав ноготь. Клянусь Богом!
— Вы бы тоже заплакали, если бы отращивали ногти месяцами, полировали их, делали маникюр, покрывали лаком. А потом один из них просто ломается, и приходится начинать все сначала.
— Прежде всего я не стал бы их отращивать. Не говоря уже о том, чтобы красить. Как можно работать, когда на пальцах когти такого цвета?
Мисс Ропер посмотрела на него с сожалением.
— Будет лучше для всех, если вы оставите свою гордость и позвоните этой девушке.
Он напрягся и сверкнул глазами.
— Моя личная жизнь вас совершенно не касается. Но уж коль на то пошло, я встречаюсь с мисс Уоллис сегодня вечером, так что можете меня больше не жалеть.
— Мисс Уоллис? — уничтожающим тоном повторила его секретарша. — Вы знаете, что я говорю не о ней. Эта женщина не для вас, и вы сами прекрасно знаете.
— Спокойной ночи, мисс Ропер, — оборвал Джеймс. Она открыла рот, чтобы сказать еще что-то, и тогда он заорал: — Спокойной ночи, мисс Ропер!
Она вышла молча, прикрыв дверь с более чем излишней аккуратностью, совершенно беззвучно. Джеймс сидел, глядя в стену. Неужели это видят все? Неужели весь банк говорит о нем, шепчется за его спиной, наблюдает?
Он попробовал вернуться к работе, но мозг отказывался функционировать. Значит, то, что он считал своими личными проблемами, стало предметом публичного обсуждения. Черт побери всех его служащих!
Спустя несколько минут он тоже встал и вышел. Барни, как обычно, ждал у подъезда. Когда они приехали в дом на Риджентс-парк, Джеймс молча поднялся на второй этаж, чтобы принять душ и переодеться. Он сбрасывал одежду несколько быстрее, чем обычно, а потом стоял с закрытыми глазами под тугими теплыми струями, жалея, что нет времени поваляться в ванне с часок. Все тело изможденно болело.
Он вытирал волосы, стоя босиком в спальне, когда в дверь постучали.
— Вас хотят видеть, сэр.
Голос Энид заставил его вздрогнуть.
— Кто?
Фиона не могла забыть, что он обещал заехать за ней. Он посмотрел на часы у кровати. Было половина седьмого. Нужно поспешить, чтобы одеться и успеть доехать до Фионы, так что очень удачно, что она сама приехала сюда.
— Некая мисс Кирби, сэр, — сказала Инид, и у Джеймса потемнело в глазах. В ушах загудела кровь. Не хватало воздуха, чтобы говорить.
Когда он снова обрел дар речи, голос звучал хрипло:
— Я спущусь через минуту. Отведите ее в гостиную и предложите выпить.
На нем был только махровый халат на голое тело. Нужно было одеться. Направившись к длинному встроенному платяному шкафу, он вдруг остановился.
Почему она здесь? Зачем пришла? Хотелось бы думать, что она пришла ради встречи с ним, но это пустые мечты. С любой другой женщиной это могло быть правдой, но не с Пейшенс. Она иная. Она не похожа ни на одну из знакомых ему женщин. Нет, случилась какая-то беда. Но что? Мать заболела? Пейшенс постоянно говорила, насколько та слаба. Как мало времени ей осталось. Что, если?..
Он резко вздохнул, не желая додумывать эту мысль, но понял, что не может больше оставаться в неведении. Одевание отнимет слишком много времени. Он сунул босые ноги в черные кожаные шлепанцы и поспешил вниз, едва не упав с лестницы.
Пейшенс была в гостиной. Стояла у окна со стаканом вина в руке, спиной к нему и к портрету его отца, написанному пятьдесят лет назад.
Увидев ее, Джеймс остановился, будто молнией пораженный.
Одним долгим взглядом он впитал ее всю, будто был сделан из промокательной бумаги. Стоял теплый весенний вечер, и на ней был темно-зеленый хлопчатобумажный свитер, облегавший маленькие груди и тонкую талию. Плиссированная юбка до колен не скрывала красивые ноги. У Джеймса пересохло во рту, и он сглотнул. Она была очень хороша.
Ее шею обвивал подаренный Джеймсом розовый шарф. Буйные рыжие кудри падали на него, и это было похоже на лепестки роз в солнечных лучах.
— Здравствуйте, — хрипло сказал он, чувствуя, как реагирует на нее тело, и всем сердцем надеясь, что она не заметит.
Она резко обернулась и удивленно посмотрела на него, напомнив Джеймсу о его виде. Покраснев, он пробормотал:
— Я только что из душа. Я не стал тратить время на одевание, боясь, что случилось что-то серьезное.
Она подняла глаза от его голых ног, поросших черными волосками. Лицо ее было мягким и серьезным.
— Извините, Джеймс, боюсь, что принесла вам не лучшие вести. У вашей матери был сердечный приступ, и сейчас она в больнице.
— Это серьезно? — Он почувствовал, как кровь отливает от лица, и ему вдруг стало зябко.
Пейшенс присмотрелась к нему, подошла и заставила сесть на диван.
— Вы не упадете в обморок? — Она тоже села на диван, подогнув колени, и прикоснулась теплыми пальчиками к холодной коже его лица.
— Нет, конечно, нет, — нетерпеливо заверил он. — Скажите же, мать умирает?