Не лучше ли объясниться?
Шрифт:
— Нет, Джеймс! Не смейте даже думать об этом. Ничего серьезного. В больнице сказали, что ее продержат несколько дней, для обследования и восстановления сил, но вся причина в том, что она перегрелась, придется ей в будущем быть осторожнее.
Она склонилась над ним и мягкими, ласковыми пальцами убрала со лба прядь темных волос.
— Вы так побледнели. Оказывается, на самом деле вас это очень волнует.
Он разрывался на части. Хотелось взять в ладони ее лицо, прижаться лбом ко лбу, почувствовать тепло ее тела, найти в ней успокоение. И в то же время он боялся подпускать ее слишком близко, не хотел, чтобы она узнала о нем слишком много. С детства он учился скрывать их, а теперь это стало частью натуры — потребность в скрытности.
— Сейчас буду в порядке, — хрипловато сказал он. — Не могли бы вы налить мне бренди? Мне нужно выпить.
Она неуверенно осмотрелась.
— А где оно? Позвать кого-нибудь?
— Не нужно, вон там бар.
Пейшенс встала, и Джеймс почувствовал знакомый запах. Это были подаренные на день рождения духи. Ему было приятно. Его духи, его шарф — как будто, пользуясь ими, она признавала какую-то связь между ними.
С болезненно бьющимся сердцем наблюдал он, как Пейшенс идет через комнату к бару. Она двигалась быстро, грациозно и в этой короткой юбке выглядела такой юной, что Джеймс не мог сдержать нежную улыбку. Слишком юная для тебя, мысленно напоминал себе Джеймс и все же смотрел, как блестят рыжие волосы в электрическом свете. Как легко было представить, что она живет здесь.
Прекрати думать об этом. Этого не будет. Она встречается с парнем своего возраста и думает, наверное, что я уже старик.
Он вздрогнул, но не только от мысли о такой оценке своего возраста. Он все еще пребывал в шоке. Весть о том, что мать на пороге смерти, заставила осознать, что она значит для него. Все это время он отказывался от нее, утверждал, что она его не интересует. Оказывается, он лгал самому себе.
Вдруг он сказал:
— Пожалуй, я не буду пить. Я должен ехать к ней в больницу.
— Вас не пустят. Во всяком случае, сегодня, — сказала Пейшенс, оборачиваясь. За ее спиной в открытом баре виднелись ряды бутылок и стаканов. — Она успокоилась и уснула. Вы сможете навестить ее завтра утром. — Девушка достала бутылку и показала этикетку. — Это?
Джеймс кивнул.
— Да, спасибо. — Он помолчал, потом спросил: — Когда у нее был приступ? Почему вы не известили меня сразу?
Она сосредоточенно наливала бренди в стакан — слишком много.
— Эй, остановитесь! Это тройная порция! После такой выпивки я не смогу ходить.
Она твердой маленькой рукой отлила часть обратно в бутылку и принесла ему стакан.
— Извините, я не знала, сколько вы пьете.
— Обычно очень мало. — Он взял стакан и проглотил немного янтарной жидкости, ужалившей язык и обжегшей горло.
— Извините, что не сообщила вам сразу, — сказала Пейшенс, садясь рядом с ним на диван и натягивая короткую юбку на колени. — Просто все произошло так быстро. Ей стало плохо несколько часов назад, и мы вызвали «скорую». К счастью, они приехали быстро. Еще в машине ей оказали первую помощь, а когда доставили в больницу, она уже чувствовала себя лучше. Но все-таки после осмотра ее отправили в кардиологическое отделение.
— Почему же вы не позвонили мне из больницы? Думали, меня это не интересует? Что, если бы она умерла? — Неужели она думала, что ему все равно? Неужели она считает его таким холодным и равнодушным? Что ж, пожалуй, он дал для этого достаточно поводов. Сколько раз он говорил, что не может простить мать. Однако сейчас сердце бешено колотилось в груди. Чтобы скрыть свои чувства, он выпил еще бренди и закашлялся.
Пейшенс сочувственно похлопала его по спине.
— Извините, Джеймс. Я так волновалась тогда, что больше ни о чем не могла думать. Только о ней и о том, как ей помочь.
— Но ведь у вас было время позвонить, пока ею занимались в приемном покое.
Пейшенс вздохнула, не отрицая.
— Да, простите. Я не подумала о вас, пока не вышла из больницы, а тогда мне показалось, что лучше будет сказать лично, чем по телефону.
— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — проворчал он, понимая, что вместо несправедливых обвинений следовало бы поблагодарить ее. Он поставил пустой стакан на журнальный столик, взглянул на часы и вздрогнул. Было почти семь. Теперь уже никак не успеть к Фионе вовремя. Нахмурившись, он встал.
— Простите, я должен позвонить. Я опаздываю к назначенному ужину.
— Ничего, мне тоже пора идти.
Джеймс направился к телефону на маленьком столике у камина, а Пейшенс двинулась к двери и столкнулась с ним.
— Простите, — сказала она, хватаясь за него, чтобы сохранить равновесие.
Махровый халат подался под ее пальцами и распахнулся до пояса. Джеймс задохнулся, увидев, как она покраснела, нечаянно увидев его обнаженное тело.
— Ой, простите, — прошептала она, но продолжала смотреть, не отводя расширенных глаз.
— Что случилось? Вы никогда не видели голого мужчину? — пробормотал он, и Пейшенс покраснела еще больше.
Охваченный страстью, он наклонился, ища губами ее рот, схватил ее руки, притягивая к себе.
Она сильнее ухватилась за халат, и Джеймс почувствовал, как развязывается пояс и белый халат распахивается уже весь.
— Простите! О-о! — задохнулась Пейшенс. Она когда-нибудь занималась любовью? Или еще нет? Не может быть, чтобы она подпустила к себе того мальчишку.
— Обними меня, — простонал он, заключая ее в объятия.
Она глядела на него огромными глазами. Будто загипнотизированная, подумал Джеймс.
Он не дал ей времени прийти в себя. Его рот наконец нашел ее губы, чувствуя, как они сдаются, дрожа. Ее пальцы робко двигались по обнаженной груди Джеймса, будто мышки, ищущие пути на свободу, но в то же время она отвечала на его поцелуй и не пыталась высвободиться. У него кружилась голова, он чувствовал, как твердеет и поднимается его плоть.
Она должна понимать, что с ним происходит, не настолько она невинна. Но он не хотел ее пугать. Нет, он не хотел обрушить на нее все сразу. Только не испугать ее!