Не любите меня! Господа!
Шрифт:
Илья вернулся в госпиталь. Юлия глядела на него с болью и надеждой. Он сел на краешек её постели:
— Послушай меня, Юленька, мне придется оперировать тебя, иначе мы можем потерять нашего малыша. Ты ничего не почувствуешь, ты просто уснешь, я… я никогда раньше не делал таких операций. Я присутствовал и ассистировал придворному хирургу, я знаю как, но тебе…тебя…
— Я тебе верю, милый, слышишь, я верю в твой талант, в твои руки, я верю в твою любовь, не сомневайся.
Илья подошел к иконе богородицы, висевшей на стене и опустился перед ней на колени. Юлия слушала слова молитвы и мысленно повторяла их вместе с ним. Последнее, что она запомнила — яркая лампа и расплывающийся свет, приторный запах эфира…
Поезд подъезжал к платформе Екатеринодара. Крупные хлопья снега падали на перрон, мальчишки с газетами с любопытством глядели на клубы пара, выплывающие из тумана. Торговки мерзли, кутаясь в тулупы и шали. Из остановившегося вагона вышел Деменев, на руках его был отчаянно пищавший сверток.
— Григорий!
— Ааа! Мать, держи внука! Григорий, как и я! Знакомься, Григорий, — это твоя бабушка. — сверток затих на руках у бабушки.
— А Юленька? Где Юленька?
— Здесь, маменька, я здесь.
Илья Юсупов, стараниями гарнизонного цирюльника принявший свой прежний вид, нес на руках Юлию.
— Юленька, доченька! — маменька плакала и обнимала её, — как же ты…
— Все хорошо, — Илья успокаивал расстроенную женщину, — ей еще нельзя ходить, но скоро она будет совсем здорова.
— Да ты совсем седой, Илья Иванович! — маменька провела рукой по его черным с проседью волосам. Седой …
— Ничего, главное что живой. — Деменев спешил домой, — Давай, мать, в карету, нечего нас тут морозить.
Бальная зала особняка Деменевых сияла всеми огнями. Крестины маленького Григория проходили с пышностью, обычной для Деменевых. Вальсирующие пары порхали мимо двоих, стоявших у колонны. Илья не мог оторвать от Юлии глаз. Та кокетливо улыбалась, видя его обожающий взгляд.
— А почему ты не приглашаешь меня на танец?
— Я боюсь, что я совсем разучился.
— Мне кажется, что я тоже, — Юлия ласково погладила мужа по щеке. — Я так тебя люблю
— А я тебя. Но и теперь я не единственный мужчина в твоей жизни.
— …?
— Я имею в виду сына. Его ты любишь больше.
— Глупый, как ты можешь…
— Юлия Григорьевна, разрешите вас пригласить, — перед ней стоял Андрей Истомин, — круг, по старой памяти.
— Вот видишь, — Юлия лучезарно улыбнулась мужу, — видишь, как не приглашать меня на танец! — она присела в реверансе и приняла приглашение Андрея.
— Ну как ты? — Истомин, склонив голову набок, глядел в глаза Юлии.
— Как видишь, счастлива, а ты?
— У меня всё хорошо. Дети растут, а это главная радость. Ты жалеешь, хотя бы изредка, что у нас с тобой так все случилось?
— Ты знаешь, я просто с ума схожу от любви к своему мужу. Мы столько пережили вместе… Я хочу тебе вернуть кое что.
— И что же?
Юлия сняла с пальца кольцо:
— Помнишь, ты подарил его в знак нашей любви тогда, много лет назад. Я хранила его долгие годы и теперь хочу вернуть его.
— Но оно твоё!
— Прошу тебя, прими его обратно! — она надела его Истомину на мизинец, — я правда больше не вправе даже просто хранить его.
— Простите, разрешите. — Юсупов подошел, поклонившись, — разрешите украсть у вас мою супругу.
Юлия улыбнулась и закружилась в танце с Ильей.
— А ты по-прежнему ведешь в танце как бог…И по-прежнему ревнуешь!
— Ну не преувеличивай. Как ты думаешь, зачем я тебя украл? — он потянул её на веранду.
— Я думала ты хочешь со мной танцевать.
— Я хочу с тобой целоваться. И еще я не хочу, чтобы ты танцевала с другими.
— Ну, признайся, ведь ревнуешь! Ревнуешь?
— Ревную, ревную до смерти …
Он подхватил жену на руки и понес вверх по лестнице в сторону спальни.
— К черту бал и гостей. К черту фейерверк. Я люблю тебя, слышишь…Люблю.
Осенняя листва на кладбище Сен-Жермен закружилась, подхваченная ветерком. Стройная пожилая дама под руку с высоким господином с палочкой вошли на кладбищенскую аллейку.
— Ну что, ма шери, к тебе или ко мне? — пожилой господин бережно поддерживал даму под руку.
— Давай к моим, все таки ближе.
Они подошли к погосту, на котором крупными буквами было выбито "Ussoupov Ilia Ivanovich".
Пожилая дама опустилась на колени и заплакала.
Юленька, ну не плачь, что делать все там будем…
— Уже год, как тебя со мной нет, мой дорогой, как мне горько без тебя.
Гришенька ведет твою клинику. Практика у него большая, оперирует… как ты… Внучка у тебя родилась, вторая, назвали Машенька, три месяца не дожил, чтобы её увидеть…
— Юленька, ну полно тебе, год уж прошел, вы ведь почти пятьдесят лет вместе прожили. Срок большой.
Юлия смела перчаткой листву с погоста и поцеловала холодный мрамор.
— Жди меня, мой хороший, я уже скоро…Ну ладно, — она повернулась к мужчине, — Андрей, пойдем теперь к тебе.
Они прошли в конец аллеи. Истомин молча поклонился могиле с надписью "Istomina Natalia Sergueevna".
Он наклонился к вазе, стоящей у надгробия и поставил в неё букет цветов.
— Вот так. Твои любимые. Я не забыл. Дети здоровы, внуки растут, мы тебя помним.
— Да, Андрей, — оба тихонько пошли к выходу, Юлия вытирала глаза от слез кружевным платком, — кто бы думал, что окажемся на чужбине в старости. Видно сама судьба свела нас с тобой в Париже, через столько лет. А может ты и был моей судьбой, и не было бы ничего другого. Если бы не эти испытания на нашу долю, может быть все сложилось бы иначе. В любом случае, я благодарна судьбе за Илью — он был лучшим. Самым лучшим, самым любимым. Я прожила счастливо эти пятьдесят лет. Я тоскую по отцу с матерью, не могу пойти на их могилы. Да! Родители там лежат, а мы будем лежать здесь.