Не могу больше
Шрифт:
Он приготовился к обличению лжеца и прелюбодея, приготовился выслушать и оценить степень страданий обманутой женщины.
Она не плакала, не ломала пальцы. Монотонно и тихо Эмма Гилл поведала о десяти годах своего отчаяния. О муке, которую выбрала добровольно, и грязи, от которой ей вряд ли отмыться. О дьявольски черных, безысходных ночах, когда лежала холодным трупом на супружеском ложе, зная (зная зная зная), где сейчас её страстно любимый муж. К кому и для чего она его отпустила…
Вопрос возник сам собой:
— А Мэри? Она об этом узнала?
И по тому, как поспешно
Узнала, и убила обоих.
Ошеломление сменилось растерянностью. Меньше всего он ожидал увидеть в Мэри преступницу. Как продолжить разговор, не выдав этих кошмарных знаний? Но тупо пялиться и молчать тоже вариант не из лучших.
И Шерлок спросил:
— Скажите, Эмма, какая она? Мэри?
— Вы имеете в виду, на что моя дочь способна? Если бы знать. Если бы знать, на что способны те, кто нас окружает. Мне нечего добавить, мистер Холмс. Она убила отца. Вам этого мало?
Голова закружилась. Усталость и рюмка бренди, непроходящее напряжение, перелет…
И слова, поразившие своей жестокой прямолинейностью: она убила отца.
Черт возьми, как же так? Эмма Морстен изначально подозревала, кто устроил её мужу пламенный ад?!
Что происходит с людьми и миром?!
Хотя, чему удивляться?
Картина приобретала законченный вид.
Он внимательно посмотрел на Эмму.
— Вы так просто говорите об этом.
— По-вашему, я должна об этом кричать? Рвать на себе волосы и одежду? О, мистер Холмс, поверьте, истерик было немало. Тихих, а оттого ещё более невыносимых. Знаете, у меня сейчас очень хорошая жизнь: светлая, чистая, наполненная любовью и нежностью. Я старею в надежных руках. Но, боже, как часто я призываю смерть. Жить больно, мистер Холмс. Очень больно. До сих пор, приезжая в тот дом, я дрожу с головы до ног. И сад за окном шепчет ужасные вещи.
— Не лучше ли продать имение? Избавиться от тяжких воспоминаний.
— Продать? — Эмма усмехнулась и приложила ладонь к груди. — Все воспоминания здесь, и невыносимо жгут. Кому бы продать свою душу? Но, я уверена, даже Дьявол ею побрезгует.
Шерлок тихо откашлялся и сказал:
— Думаю, да.
Она удивленно вскинула голову.
Маленькая удивленная птичка, в кормушку которой неожиданно угодили мелкие камушки.
Не вкусно?
— Вы меня обвиняете?
Шерлок пожал плечами, взглянув отчужденно и холодно.
— Я не вправе. Но жизненная позиция вашей семьи… скажем так… у меня не вызывает симпатии.
Удивление сменилось гримасой боли и горечи. Резко двинув тарелку с остатками авторского десерта, она взглянула затравленно и обреченно.
— Будьте честнее, уважаемый сыщик. Она преступна и достойна плахи.
— Я не столь категоричен. И повторяю — судить не в праве. Мои собственные грехи не менее отвратительны.
— Вот вы и дали беспристрастную оценку: отвратительный грех.
— Она пристрастна, миссис Гилл. Более чем.
— Джон. Муж моей милой Мэри.
Шерлок промолчал, досадуя на некстати возникшую в горле дрожь. Сказать хотелось так много, но он и в самом деле считал себя недостойным судить чужие поступки. Жизнь научила быть если не снисходительным,
Эмма сама продолжила разговор, каждым новым словом укрепляя в Шерлоке возникшую антипатию.
— Мне жаль её, мистер Холмс. Запутавшаяся, одинокая девочка… Для меня она по-прежнему девочка. Моя малышка. Ясноглазая хохотушка. Мэри очень любила его. Отца. Увидеть такое собственными глазами, узнать мерзкие подробности нашей семейной жизни… Знали бы вы, сколько проклятий я посылаю в свой адрес изо дня в день! Как я могла допустить такое?! Из-за меня, и только из-за меня рухнула её жизнь. В шестнадцать лет не каждый способен справиться с потрясением, выпавшим на её долю.
— Неправда.
Он не выдержал. Сердце горело возмущением и необъяснимой обидой, словно именно эта торопливо оправдывающая себя женщина была виновна в том, что между ними происходило. Виновна во всем том хаосе, из которого Шерлок почти не надеялся выбраться сам и увести с собой Джона. Особенно теперь, зная историю Мэри.
— Простите? — Ресницы Эммы взметнулись черными стрелами. — Не понимаю.
— Неправда всё, что вы говорите. Жалость, проклятия, моя малышка… Дело вовсе не в этом.
— О чем вы, черт побери? — Она заерзала на диване, готовясь либо вскочить и покинуть бесцеремонного обвинителя, либо остаться и выслушать его до конца.
— Вы её бросили. Запутавшуюся, одинокую девочку, в чью жизнь принесли столько бед. Бросили на растерзание собственным демонам. А должны были утешать. Любить. И плакать вместе с ней на могиле мужа.
— Вы сошли c ума. Вы. Сошли. С ума. Она убила его! Она подожгла их чертов притон собственными руками! И это было для меня горем. Понимаете? Горем. Несмотря ни на что.
— Она всего лишь сделала то, чего так жаждали вы. — Шерлока было уже не остановить. Ни потрясенный взгляд, заблестевший нахлынувшими слезами, ни скорбная линия бровей не вызывали жалости и сочувствия. — Сколько раз вам хотелось покончить всё разом, Эмма? Сколько чертовых раз? Но вы боялись. Ненавидели и боялись. Я понимаю, не каждый способен на безрассудство. Терпеть унижения, страдать, ревновать и мучиться — это так драматично, так по-женски красиво.
— Замолчите! — хрипло выкрикнула она. — Безумец. Вы чертов безумец. Мальчишка. Что вы можете знать? Это не красиво. Это уродливо. Ложиться под мужчину, который тебя не хочет. А если хочет, если вдруг случилось такое чудо, то, боже мой, чего ему это стоило. Как долго пришлось уговаривать собственный член доставить сомнительное удовольствие женщине. Своей преданной женушке, которой продолжает лгать о любви. Так что, лучше вам замолчать.
— Допустим. А Мэри? Как поступили вы с ней, когда всё закончилось? Прижали к груди? Сказали, что она вам дороже всего на свете? Что вы вместе, куда бы не катился этот чокнутый мир, и никогда не покинете свою малышку и ясноглазую хохотушку? Уверен, вам это и в голову не пришло. Напротив, вы отвернулись презрительно и предали её анафеме. Превратили дочь в козла отпущения. Но сначала сделали из неё убийцу.
— Почему?! Почему вы настолько в этом уверены, мистер Великий Сыщик?! Не стройте из себя Всевышнего. Может быть, всё было совсем не так…