(Не) мой ребенок
Шрифт:
Интересно, а когда он вообще собирается его воспитывать? В перерывах между совещаниями? Он же каждый день работает допоздна.
Да не будет он его воспитывать! Сгрузит это на свою Анжелу, которая только и будет делать что гнобить моего сына. Меня гнобили и моего сына будут… И я ровным счетом ничего не могу с этим сделать. Кто я против Глеба? У меня ни средств, ни жилья… вообще ничего!
Неужели Глеб думает, что я так просто отдам ему ребенка? Он же знает, как я его люблю… Мы же об этом десятки раз говорили. Я не отдам! Не отдам, и все тут… Он мой! Я его мама!
Господи, как страшно… Что же будет?
Сейчас как никогда чувствую себя маленькой беззащитной мышью.
Плюхаюсь в кресло, закрываю лицо руками. Чувствую, как голову сдавливает стальным обручем. Еще чуть-чуть, и она лопнет — как арбуз, который уронили на асфальт.
Часто-часто дышу.
А потом в голову приходит новая мысль. Мыши ведь тоже могут быть опасны… Особенно если загнать их в угол.
Ну что же, я как раз в углу, деваться мне некуда.
Неожиданно чувствую, как сдавливающий голову обруч исчезает.
— Да хватит с меня! — кричу в пустоту комнаты.
Надоело все! Надоело бояться. Надоело, что каждый мужик считает себя вправе поступать со мной как с половой тряпкой. Глебу я ничего плохого не сделала, чтобы он так жестоко со мной поступил.
Неожиданно вспоминаются его слова: «Я что-то не видел, Мирослава, чтобы вы куда-то выходили, покупали продукты».
Отбросим то, что он опять стал звать меня полным именем. Но откуда он мог это знать? Что я не ходила за продуктами?
Отчего-то сразу вспоминаются его нелепые требования, чтобы я носила часы со следилкой моих перемещений. А еще эти бесконечные отчеты — где была, что делала.
Вдруг мою голову простреливает догадка: он что, понатыкал здесь камер? Похоже на то! Хотя нет, что-то не сходится. Если бы он это сделал, то видел бы, что я варила овсянку. И потом, здесь, в морозилке, осталось немного приготовленных мною раньше полуфабрикатов — вареники с творогом, блины с джемом. Мне не хотелось есть, но я себя заставляла. Если бы в квартире были камеры, он не говорил бы таких вещей.
А что если камеры есть, просто не по всей квартире? Снова кручу в голове его слова: «Не видел, Мирослава, чтобы вы куда-то выходили». Выходили… Выход!
Несусь в прихожую, осматриваю ее очень внимательным взглядом.
И вдруг замечаю то, чего раньше в упор не видела. В углу над счетчиком, прямо у потолка располагается какое-то хитрое устройство, почти что напрочь заклеенное обоями.
Сколько тут жила, ни разу его не замечала! Как могла не заметить?
Пододвигаю стул, пытаюсь добраться до него рукой, и не выходит. Рост маловат, чтобы достать до потолка. Тогда иду в кладовую, достаю деревянную швабру, и, вооруженная этим древним инструментом по наведению чистоты, возвращаюсь в прихожую. Поднимаю швабру и что есть силы стучу по гадкому устройству.
На тебе, камера! На тебе, Глеб! На тебе, Антон!
Идите вы все в жопу!
Возвращаюсь в комнату, проверяю, на месте ли карта, которой меня снабдил Глеб. Затем нахожу среди вещей свой старый рюкзак, с которым когда-то
Достаточно для новой жизни.
Глава 46. И мыши тоже иногда становятся тигрицами
Мира
Сижу в приемной мэрии своего родного городка. Трясусь как осиновый листик… Да что там, он мне завидует по-черному, ибо у него так дрожать никогда не получится!
Жду, пока секретарь доложит обо мне. Она как раз зашла в кабинет Валерия Андреевича Горцева, моего бывшего свекра.
Секретарь шла к нему с кипой документов. Наверное, придется долго ждать, пока он с ними разберется. А потом, не факт, что он захочет меня видеть. Но я твердо решила — не уйду, пока он меня не примет, и мне есть что ему сказать. Сколько бы я тут ни просидела…
Однако долго ждать мне не приходится. Уже через две минуты из кабинета выскакивает секретарь, а затем в дверном проеме показывается грузная фигура Валерия Андреевича.
— Мира, — охает он, разводя руками. — Что ты тут делаешь?
Он смотрит на меня глазами Антона — ровно такими же прозрачно-голубыми. Он будто постаревшая копия сына, изрядно обрюзгшая и располневшая. Наверное, его отпрыск лет через двадцать-тридцать станет, как он. Брр…
Впрочем, отнюдь не внешность Горцева так меня от него отвращает. Этот холодный, пронизывающий взгляд словно пробирается под кожу, никуда от него не деться. Я всегда побаивалась свекра, избегала обращаться к нему напрямую. Когда приходил к нам в гости, вела себя тише воды, ниже травы. Но время бояться прошло.
Я встаю с места, стараюсь говорить уверенным голосом:
— Я приехала поговорить… О личном.
Он вдруг начинает пялиться на мой живот, а потом кивает:
— Проходи в кабинет.
Иду за ним, он указывает на кресло напротив своего рабочего места.
Нервно оглядываю его просторный кабинет, дорогие кожаные кресла и массивный деревянный стол. Натыкаюсь взглядом на портрет президента за его спиной.
Осторожно присаживаюсь на предложенное место.
Он тоже устраивается в кресле, смотрит на меня через стол тем самым пронизывающим взглядом, от которого мороз по коже.
Важно спрашивает:
— Признайся, Мира, ты носишь моего внука? Пришла просить денег?
— Нет, — качаю головой. — Это не ребенок Антона. Кроме того, он был зачат уже после нашего развода. Мне не нужны ваши деньги, Валерий Андреевич. Я хочу, чтобы вы повлияли на сына, чтобы он прекратил меня преследовать.
Он шумно вздыхает, качает головой.
— Мира, Мира… Ну что ж вы, дети, никак поладить не можете. Мой Антон места себе не находит, весь извелся, похудел, осунулся. Бредит тобой, вернуть хочет. А ты ершишься как морской еж, выкрутасы выделываешь. Возвращайся-ка ты к нему, у парня за плечами вырастут крылья, станет приносить в дом больше денег. И я не обижу, озолочу… А с ребенком решим.