Не обращайте вниманья, маэстро
Шрифт:
Я увидел, как шея у него вытянулась и порозовела, и согласился:
– Пусть будет "испортился".
Тем более что и сам наказанный так отвечал. Знали истину оба наших кооперативных дома, знали бабушки, сидевшие в беседках и на лавочках у подъездов, знали даже дети, игравшие в песочницах, что телефон у нашей несчастной знаменитости отключили пожизненно, и этот номер, 144-47-21, передан каким-то другим людям, которые вам ответят, что прежний абонент выехал навсегда за границу, а могут и ответить, что умер. Но кому-нибудь непременно хотелось выяснить "из
– и он, почему-то смущенно отводя глаза, что-то бормотал, что все некогда вызвать монтера со станции, и вообще ему без телефона даже лучше, спокойнее.
– Вы с ним общаетесь как будто, - сказал мордастый. Они с долговязым внимательно, выжидающе смотрели на папу.
– Ну, если можно назвать общением, что мы с ним перекинемся двумя словами... о погоде, или он задаст вопрос... технического порядка, - у папы от смущения одно плечо поднялось к уху, - да, общаемся. Как-никак соседи. Но если есть такая необходимость, чтобы я воздержался на какое-то время...
– Зачем же, - сказал мордастый.
– Такой необходимости нет. Даже было бы желательно, чтоб вы продолжали общение как ни в чем не бывало. Я бы вам дал тогда соответствующие инструкции.
Папа оглянулся на маму. Она опустила голову и разглядывала паркет.
– - Ну, как желаете, - подождав, сказал мордастый.
– Главное, чтоб нигде ни слова. Понимаете, что вам доверено?
Папа глубоко, поспешно кивнул.
– Да, конечно, конечно.
Я подошел к молодой даме, все также пристально наблюдавшей за теми тремя окнами - прямехонько против наших, на верхнем, пятом этаже, - и слегка отвел занавеску.
– Я же только что предупреждал, - сказал мордастый. Но у меня уже не ныло за ухом, и я пока еще находился в моей комнате, поэтому к нему и не повернулся.
– Что-нибудь он опять натворил?
– спросил я даму.
– Выступил с чем-нибудь легкомысленным?
Она взглянула на меня холодно из-под опущенных наполовину век, затем ее взгляд переместился куда-то ниже моего лица, ниже груди, несколько задержался ниже пояса и ушел в сторону. Больше ее взгляд не останавливался на мне никогда.
Неторопливым округлым движением она сняла свой десантный беретик и положила на журнальный столик, рядом с двумя папками моей диссертации, едва удостоив вниманием гордое ее заглавие: "Опыт анализа онтологических основ древнетамильского эпоса сравнительно с изустными произведениями на пракритах".
– Столик мне подойдет, - сказала она, ни к кому, собственно, не обращаясь.
– А это они уберут.
– Ну-с, мне пора, - сказал мордастый.
Мы с папой провожали его до дверей. Проходя коридором мимо стеллажа, он задержался как раз против полки, где у меня... Ну, вы сами понимаете, что у меня там могло стоять, обернутое в белую кальку, еле прозрачную, так что можно и не заметить, но при желании - кое-что интересное прочитать на корешках. Новейший Аксенов, Фазиль в полном виде, первая часть "Чонкина", "Верный Руслан", Липкина "Воля"
– Зачем это держать?
– спросил мордастый с укором во взгляде.
Папа слегка вспотел лицом и посмотрел на меня с таким же укором.
– А если мне-е...
– Я отчего-то заблеял.
– Если это нужно мне для работы?
– Не нужно вам для работы, - сказал мордастый уверенно (и впрочем, со знанием дела).
– Незачем голову забивать. И вообще...
Он стоял перед полкой, заложив руку за борт пиджака, задрав голову, отставив ногу, вылитый "маленький капрал", которому ужасно хочется в Бонапарты.
– И вообще, я вам скажу, некоторые этапы нашей истории пора бы уже забыть. Они нас только сбивают, а ничего не дают для понимания.
– Да-а? Это интересно. Какие же этапы?
– Вы сами знаете какие.
О, этот их прелестный пуленепробиваемый ответ! "Вы сами знаете". Супруга нашего визави, как мне рассказывал папа, все-таки пошла - тайком от мужа - выяснять, за что им отключили телефон. "Вы сами знаете, за что". "Но в чем выразилось наше нарушение?" - "Вы сами знаете, в чем". Что они языка лишились? Почему не смеют назвать? Значит, ведают, что творят?
– Но Бонапарт, - сказал я, - все-таки дал бы команду, что надлежит забыть, а о чем помнить. Мордастый этого просто не услышал.
– Александр!
– сказал папа, вдруг опять раздражаясь.
– Я же тебе говорил тогда, если помнишь: "Выбрось эту сомнительную литературу". И ты же со мной согласился, что она сомнительная. А почему-то держишь на самом виду.
– Вот именно, - подхватил мордастый.
– Кто-нибудь почитать попросит вы ж ему не откажете? А это уже будет считаться не только "хранение", но и "распространение".
Покачав головою, уничтожив меня долгим взглядом, он вышел на лестницу.
– Родственников не обижайте, - пошутил он с серьезным видом.
– А сынок у вас, хоть и тридцать два года, а очень еще незрелый.
Я себя почувствовал мальчиком, которого на первый случай избавили от розог.
– Он задумается, - сказал папа.
– Я, наконец, сам приму меры.
– - Значит, договорились - я пока ничего не видел.
Мама нас встретила в коридоре, держа в обнимку, как бочку, мою свернутую постель.
– Где у нас раскладушка? Достаньте мне ее немедленно.
– Где-то в кладовке, - сказал папа.
– Но, Аня, сейчас только девять утра.
– Я должна позаботиться о нашем сыне. Я не хочу, чтоб он ютился как бедный сирота. Он должен где-то отдыхать и иметь уединение для работы.
– Хорошо, где ты хочешь, чтоб он имел уединение?
– В кухне, - сказала мама.
– Кухня - это моя территория. Если вы свою кому-то уступили, то я уступать не намерена ни пяди. Только своему сыну. Кровать будет стоять на кухне все время.