Не от мира сего-3
Шрифт:
Застолья у прочих князей были схожи в некоторых моментах. Например, считалось хорошим тоном громко восторгаться друг другом и тут же за спиной говорить гадости, понижая голос до зловещего шепота. А когда на грудь принято изрядное количество бражки, то ничего нет зазорного в хвастовстве. О таких застольных прениях народ легенды слагал, не скупясь на эпитеты. У детей они были вместо считалок в играх.
«Все на пира наедалися, Все на пиру напивалися, Похвальбами все похвалялися. Иной хвастает бессчетной золотой казной, Другой хвастает силой-удачей115
из Онежских былин, (примечание автора)
Все нормально, все в порядке вещей, да этикет слэйвинский, будь он неладен, требовал, чтоб в похвальбе принимали участие все, даже приглашенные гусляры. А Садко был горяч, вскипит в нем ярость наследная, уж и не потушить, ждать, когда сама выкипит. Не любил он попусту языком молоть, хоть тресни — не нравилось о себе, своей избранности и удачливости распространяться. Наверно, страшился, что все это можно потерять в один не самый прекрасный день. Поэтому, если доводилось в слэйвинской компании сидеть, он отмалчивался, либо вовсе уходил, не считаясь с хозяйскими запросами.
К тому времени у него и дом уже свой стоял на Софийской стороне, и семейство в порядке, и на черный день припасено. Жить можно, причем, даже, вполне хорошо жить.
На торжественном собрании, посвященном удачному предприятию князя Владимира, хлыща и интригана, Садко оказался совсем случайно. Даже без своего инструмента, поэтому пришлось пользовать хозяйские гусли. Получилось вполне пристойно, лишь сам Владимир пристал, как банный лист: что еще можешь, сколько земли у тебя, где лавки твои стоят и прочее, прочее. Уж каким образом он завел музыканта, но ударила Садку кровь в голову, так ударила, что выбила всю осторожность.
— Ты, я слыхал, великим закладом свое богатство получил? — растекался Владимир.
— Заклад, конечно, имел место, — соглашался Садко. — Но для победы мне пришлось и руку приложить, да и голову, разумеется.
— Но заклад-то был? — скорее даже утверждал, нежели спрашивал князь.
— Ну и что?
— Повезло тебе — вот что, — улыбался Владимир, подливая в кубки бражку.
Садко в ответ пожал плечами: конечно, повезло, кто бы сомневался? Царь Морской — везение называется.
— Так, может, нам еще один заклад устроить?
— А зачем? — удивился лив.
Словно в ответ к ним подошли два человека: Фома Назарьев и Лука Зиновьев. Это они в свое время поддержали Садка в решении спора, надеясь, что проигранное конкурентами имущество достанется им по дешевке. Однако не срослось, что, понятное дело, теплых чувств между купцами и музыкантом не добавило.
— Боишься, лив? — спросил Фома.
— Или только рыбкой промышлять и на гуслях бренчать горазд? — добавил Лука.
Садко ничего не ответил. Не боялся он, но в то же самое время не понимал, к чему его склоняют. Вот это самое непонимание и хуже всего. Они, конечно, конкурировали с Назарьевым и Зиновьевым — товары-то в лавках, поди, однотипные, но вражды не было никогда. Или он просто не замечал?
— А Садку просто нечего об заклад поставить, — засмеялся князь и, якобы в шутку, хлопнул музыканта по плечу. — Так?
— Конечно, голова его больше никому не нужна, а имущества — кот наплакал, — поддержал его Фома.
Внезапно Садку в голову пришла одна идея. Даже не идея, а какое-то озарение: надо сделать так. Почему? Объяснить бы он не смог. Но, в любом случае, его предложение о новом споре выгодно тем образом, что конкуренты к нему могут оказаться не готовы. Если же позволить им выдвинуть свои условия, то к этому может быть не готов сам Садко.
— Согласен, — внезапно сказал он.
— На что? — несколько смешался Лука.
— Я выкуплю весь ваш товар, ничего у вас не останется, вот что, — ответил лив и пробежался пальцами по струнам кантеле. — Если мне это удастся, вы больше не при делах. Если не удастся — отдам вам тридцать гривен серебра [116] .
116
гривны, иначе говоря — слитки, использовались только при очень дорогих покупках, (примечание автора)
Фома закашлялся — вероятно, у него было другое предложение. Он вопросительно посмотрел на своего коллегу Луку, тот, в свою очередь, как бы переадресовал взгляд князю. Наступила пауза, все взоры были обращены на Владимира, отчего тот даже поежился. Не так должно было идти развитие событий, совсем иначе. Хотя, с другой стороны, тридцать гривен — это состояние, треть Новгорода можно выкупить. Почему бы не рискнуть? Лив, конечно, непредсказуем, что-то замыслил, но не может быть, чтоб он заранее был готов к такому повороту. Они с купцами столько раз обговаривали все варианты, продумывали действия и противодействия, потратили уйму времени, а Садко — раз, и без раздумий затеял что-то. Так не бывает. Наверно, просто очень уверен в себе. Самоуверенность в торговых делах всегда приводит к нищете. Потому что она, родимая, от знаний. А спекуляция, что и есть сама по себе торговля — удел дураков. Дуракам закон не писан. Потому они успешны, в отличие от умников.
Но почему тридцать гривен серебра? Десять — за глаза хватит, и то — много. Тридцать сребреников — столько, якобы Иуда получил за предательство Христа. Вот откуда параллель! Нет у Садка в помыслах ничего, что на ум пришло — то и выдал.
Владимир едва заметно кивнул головой: все путем, клиент созрел, берем его. Лука глубоко вздохнул и сказал:
— Идет! По рукам, заклад принят.
— Заклад принят, — повторил Фома.
— Вот и ладно, — почему-то облегченно вздохнул Садко. — Князь, надеюсь, условия заклада предельно ясны.
Владимир пожал плечами: а чего тут неясного?
— Ты выкупаешь у нас весь товар, пока хватит денег, — сказал Лука. — Если твои деньги кончились, а у нас что-то остается — тогда ты проиграл.
— И нам выкатываешь тридцать сребреников, — ухмыльнулся Фома, тут же поправляя сам себя. — Тридцать гривен серебра.
— Сегодня в ясной тишине заката, когда неспешно подступает мрак, Хочу понять, каким я был когда-то и кем я стал, и почему, и как. Но прошлое пронизывая взглядом, я вижу, что всечасно походил На все и вся, что обреталось рядом — собою быть не доставало сил. И чуждый очертаниям доныне, разнообразен, там же, где безлик Влачусь по жизни, будто по пустыне, свой собственный изменчивый двойник. Минувшее, забытая страница с изображеньем незнакомого лица Осколок истины во мне таится, стремленье без начала и конца, [117]117
«В тишине заката» Константин Никольский, (примечание автора)