Не от мира сего
Шрифт:
Вообще-то, говорят, щуки живут долго, по сто и больше лет. Илейко сам видел, как однажды на их родной Седоксе подобная, если ориентироваться по размерам, рыба ловила и пожирала плавающих уток. Мечта любого рыбака изловить такого монстра. Но вместе с возрастом и габаритами такие рыбины приобретают поистине не щучью мудрость и хитрость. К поимке их надо готовиться, заниматься этим делом вплотную. Илейко же просто радовался жизни.
Не пренебрегал он и охотой. В силки регулярно попадали зайцы, их, конечно, сразу же пытались поесть какие-нибудь совы или мелкие хорьки, но они зачастую не успевали нанести сколь ощутимый ущерб. Илейко наловчился специально изготовленной и отбалансированной дубиной сшибать заполошно взлетающих из-под ног куропаток и рябчиков.
Где-то в глубине души он осознавал, что за прошедшее время уже мог бы пройти расстояние в два раза большее, если бы не отвлекался, но гнать себя и Заразу вперед, не замечая ничего по пути — было неправильно. Не любоваться северной природой, тем более, летом, могли только ограниченные и злобные люди. Они иногда попадались в пути.
Зачастую это были слэйвины, сбивающиеся в ватаги из трех-четырех человек. Они плохо говорили по-ливонски и никогда не здоровались. Их взгляд был сугубо деловым, оценивающим и даже наглым. Они могли напасть, но Илейко такой возможности им не предоставлял. Шел в лоб, не сворачивая с тропы, замешкавшихся, или хамских просто отшвыривал в сторону. Так было больше шансов, что не нападут сзади: убоятся, что в случае неудачного нападения огромный лив их потом порвет на части. Позднее он узнал, что слэйвины двигались на север, чтобы поступить в стражники. Почему-то эти люди без роду и племени были востребованы именно в таком качестве. Может быть, потому что ливы в бездельники и насильники не шли. Или их туда не брали.
Но избегать деревни все же было невозможно. Илейко привык мыться в озерной, либо речной воде, оттираясь мелким песком, также и одежду свою стирая, но телу и душе иногда хотелось в баню. Без бани ливонцы, кто бы они ни были по своему племени, обходиться долго не могли. А второй причиной была соль. Здесь она продавалась также дорого, как и в олонецком крае, но имела странный горьковатый привкус. Может быть, разбавлялась добавками соли, полученной прямо из моря. Но в принципе было неважно, без соли обходиться не хотелось, к тому же, когда деньги-то в кошельке еще водились.
Если удавалось договориться с баней, а это случалось всегда, стоило только выложить серебряный грош, то и разбойничью саблю, и мешок с деньгами он в раздевалке не оставлял. Ливы не приучены к воровству, но теперь в деревнях оседало достаточно много всякого левого народу, промышлявшего торговлей и меном. Для них не существовало никаких препонов, если дело касалось обогащения. Ливония, как и любое другое государство загнивало.
Искомый меч для себя справить так и не удалось. Везде продавалось дрянные слэйвинские подделки. Ливонские кузнецы тоже только руками разводили: сделать-то можно, вот только металл нужен правильный. А теперь в основном лишь только болотная дешевая руда поставлялась. С растущей якобы "оборонной" стражей в городах и весях важно было не качество, а количество.
Вот скрамасакс нашелся. Дорогой, правда, но добротный. Такой же, какой был у Сампсы, единственно, без ножен. Ну да ничего: непривычная легкая сабля в одной руке и толстый и узкий нож в другой — можно биться, а не махать "чеботом", как кричал в свое время один из приспешников Соловья.
Так бы шел себе ливонский богатырь, никого не трогая, никому не мешая, да, видать, не судьба. Если ты не от мира сего, то будь готов, что этот мир попытается тебя отторгнуть. Или, в крайнем случае, изменить.
Вначале, обходя болото, Илейко почувствовал на себе чужой пристальный взгляд. Его это насторожило, но после того, как и Зараза стала выказывать некоторое беспокойство, он слегка расслабился. Получалось, что смотрел за ним не человек, а зверь. А со зверем, пусть даже и хищником, всегда можно договориться. Он похлопал лошадь по шее и прошептал на ухо успокаивающие слова: "Свинья, собака". Почему-то именно эта фраза действовала на боевую кобылу успокаивающе.
Они продолжили путь, отмахиваясь, кто, чем может, от целых туч расплодившегося гнуса. Зараза — вырубленной березовой веточкой, Илейко — хвостом. Точнее — наоборот. Впрочем, не важно, комары и иная кровососущая мерзость все равно угадывала самые уязвимые места. Единственное спасение было в том, чтобы натереться неизвестными желтыми цветами, в изобилии произраставшими на бесчисленных полянках. Название у этого сорняка, конечно, имелось, вот только как-то вылетело из головы. Над ними всегда обиженно гудели мелкие мухи, не в состоянии приблизиться, но не в силах улететь. Только мохнатые пчелы, не замечая вокруг ничего, ползали по этим цветам, чтобы плюнуть потом и улететь на настоящие медоносы. Кровососы на дух не переносили неуловимый аромат этих цветочков. Зато Илейко и Заразе они пришлись по душе: натершись как следует, можно было спокойно идти, если, конечно, не обращать внимания на возмущенный таким поведением насекомый гул со всех сторон.
Потом в сумерках Белой ночи в Илейко прилетела стрела. Целившемуся мешал разведенный костер, да и опасность быть преждевременно обнаруженным. Поэтому выстрел оказался слабым и не совсем точным. Во всяком случае, Илейко сумел отмахнуться от стрелы палкой, которой он ворошил угли. Почти сразу же заволновалась лошадь. Что же это получалось: зверь теперь из лука научился стрелять?
Лив достал саблю, выхватил горящую головню и решил, было, пойти на разведку. Конечно, в этом случае, в него могли всадить стрелу и даже не одну, но такая же опасность существовала, останься он сидеть на прежнем месте. В это же самое время со стороны выстрела раздался и захлебнулся ужасный крик. Кричал явно человек. Зараза всхрапнула и начала нервно перебирать ногами, словно танцуя на месте.
Илейко, как мог, успокоил лошадь, а потом все же пошел с осмотром. Побродил туда-сюда, но ничего подозрительного обнаружить не смог. В лесу было тихо, никто не шуршал ветками, не ломал ногами сучки — ничего. Зараза тоже вела себя, как обычно, даже, пожалуй, собиралась заснуть. Стало быть, утро вечера мудренее. Осмотренная стрела никаких признаков искусности не выказывала: кое-как сбалансированная, с кривым наконечником, способном только поцарапать, да и оперенье, слепленное, казалось, впопыхах. Из-за всех этих своих качеств она и производила в полете столько шума, что Илейко заблаговременно ее обнаружил. Словом, убить она не могла. Что же тогда?
Он подпихнул ногой стрелу в костер и стал наблюдать, как она там себя поведет. Сгорела за милую душу, вот только изначально на наконечнике и прилегающем к нему древке выступила какая-то шняга. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы определить, что эта шняга — яд. Смертельный, или парализующий. Вот и получается, случайно или злонамеренно, на него кто-то охотился.
Но и утром осмотр не дал никаких результатов. Разве что повисший на ветках кустов самый примитивный лук, какой он только видел: не слоеный, а из ординарного можжевельника. Он попробовал его на крепость, тот охотно сломался. Даже детишкам такие не делают. В шаге от лука обнаружилась кровь, сначала несколько капель, потом все больше и больше. Тот, кто внезапно начал истекать кровью, двигался в сторону болота.
Илейко отвел Заразу к ближайшему ручью и оставил там, наказав охранять имущество. Та в ответ, как обычно, ничего не сказала, пошевелила ушами, что у лошадей получается поистине мастерски, и осталась ждать. Можно было быть уверенным, что она никуда не убежит, разве что в случае реальной опасности. Да и то потом будет болтаться где-нибудь поблизости. Зараза — надежный товарищ.
Сам же он пошел по кровавому следу, приготовив на всякий случай скрамасакс. Чем ближе к болоту он подходил, тем более становилось очевидным, что ночью этим маршрутом двигался kontio (медведь, в переводе, примечание автора). С каких это пор медведи начали делать луки и даже стрелять из них? Что же он потом, неудачно попытался самоубиться?