Не от мира сего
Шрифт:
Илейко потерял из фокуса своего зрения двух замерших в нерешительности противников. Те не шевелились, поэтому слились для него с окружающим миром, расплывчатым и не опознаваемым. Он отбросил палаш в сторону и пошел вниз по склону. Там где-то должен был быть овраг, там он найдет дорогу к коновязи, там Зараза не даст его в обиду.
13. Крепость Кемь
Вода, омывшая лицо, как таковой не воспринималась до поры, пока не затекла с груди под мышки, и от этого сделалось щекотно. Потом раздались чьи-то голоса, хотя, они были всегда, только раньше лишенные всякого смысла. Как прибой на Ладоге: слышен лишь тогда, когда на него начинаешь обращать внимание.
— Что заснуть не в состоянии, что проснуться, — сказал кто-то.
— Пятки прижечь, опамятуется в момент, — добавил другой голос.
Илейко пошевелил пальцами на ногах, внутренне вздохнул и попытался открыть глаза. На удивление это было очень трудно сделать. Он покрутил глазными яблоками вправо-влево, но веки упрямо не желали подыматься.
Чья-то рука довольно бесцеремонно похлопала по щекам. Это было неприятно, даже более того — противно: неизвестно где означенная рука до этого хранилась. Илейко от отвращения открыл глаза и ничего не увидел. Только высокий потолок из бруса над собой, и пляску теней от горящих лучин. Почему-то сразу определилось время суток: почти полночь. Он осторожно повращал кулаками и ступнями, определив, что одет в браслеты. Это его совсем не удивило. Вот если бы браслеты были, как на танцовщицах, или той подлой чиганке, опоившей его сон-травой, то можно было бы поломать голову в совершеннейшем смущении. А так — ничего особого, браслеты типа кандалов.
Последнее, что лив помнил — было желание спуститься в овраг. Только с какой целью — пес его знает. Вообще, как-то все неправильно. Во рту сухость, в голове — раскаянье, в душе — беспокойство. Зараза! Точно, он же к ней шел — стоит, привязанная у коновязи, никто воды не нальет, овсом не поделится. Надо выбираться. Откуда?
Илейко покрутил головой, обнаружив себя на достаточно низком столе, причем, ноги у него целиком на это стол не вместились — ступни и лодыжки висели в воздухе, что причиняло определенное неудобство. То, что его ложе невысокое, исходило из роста двух человек, стоящих поблизости: каждому из них стол был по колено. Конечно, может быть, ноги у них, как ходули у скоморохов, но это вряд ли.
Люди были черные, и даже не потому, что ночь, а вот такое ощущение складывалось. Одетые в одинаковые подпоясанные черные рубахи, заросшие по самые глаза ухоженными бородами, один был плешив, другой — обладал гривой волнистых русых волос. Черными их делали глаза, точнее — одинаковое их выражение, карих и выпученных. Почему-то казалось, что даже если они будут ртом улыбаться, то очи их останутся по-прежнему суровыми и даже неистовыми. "Два с ларца, одинаковых с лица", — подумал лив.
Обнаружив, что лежащий пленник приходит в себя, двое начали переговариваться, причем не по-ливонски. Илейко вслушивался и не понимал: "Кыш мышь, бак балибак, шандер мандер, кислый круг".
— Под кого подделываешься? — вдруг сказал плешивый.
— Действительно, под кого? — добавил волосатый.
Илейко пожал плечами: пес его знает, под кого он подделывается, сам еще не понял.
— Хватит дурака валять, — строго произнес плешивый.
— Правда — прекрати, — вставил волосатый. — У нас имеются способы развязать тебе язык.
— И будь уверен, мы не будем себя ограничивать в выборе средств.
Для начала лив прокашлялся. Но и это не помогло собрать мысли в кучу: хотелось сказать что-то жесткое, правильное, чтобы сразу стало понятно — он еще тот, а не этот. И молчать было неправильным, и сказать — нечего.
— Я тут мимо шел, — наконец ему удалось разлепить свои губы. Получилось гениально. Сразу все стало на свои места.
— Нет, не понимает, как он попал, — сказал один другому.
— Может, объяснить?
Илейко заподозрил, что объяснять будут не словами и даже не жестами. Оставалось рвать цепи, этих двоих тоже рвать, а потом рвать когти. План был не совсем хорош по нескольким причинам. Во-первых, не было у него еще практики с цепями — хотелось верить, что справится, потому что в каждой, даже самой прочной цепи есть свое слабое звено. Но вот одна неувязочка: порвется она где-нибудь на расстоянии нескольких локтей от ноги или руки, бегай потом, обвязанный ею вокруг шеи, громыхай на всю округу. Во-вторых, не имея понятия, где он находится, можно опять попасть в неприятность, как давеча днем. В-третьих, не факт, что кроме этих двоих больше никого нет. Как бы ни велика была жажда свободы, а количество жертв, которых можно принести на ее алтарь тоже весьма ограниченно. Предсказания — вещь ненадежная. В бою не убьют, свалится в бессилии и помрет. Силы не безграничны, в этом он тоже успел убедиться.
— Ладно, — проговорил Илейко. — Что вы хотите?
В это время откуда-то донеслись торопливые шаги, пропали из слуха на несколько мгновений, потом снова появились, преобразовавшись, в конце концов, в молодого парня, судя по физиономии, довольного жизнью донельзя. Он подошел к плешивому, пошептал тому на ухо что-то бодрое, потом так же радостно ушел. Едва парень скрылся, Илейко начал про себя считать.
Получалось шестнадцать до момента, когда звук где-то потерялся, ну и потом около двадцати — уже несущественно. Что же, именно столько шагов понадобилось человеку, чтобы быть в зоне слышимости. И три — четыре шага для провала в некую глухоту. Занимательное явление.
— Итак, — тем временем заметил волосатый. — Ты пришел один.
Это был уже не вопрос, а констатация факта. Лив решил не подавать голос, пока его не спрашивают.
— Очень самонадеянно, — сказал плешивый. — И прошло бы, может быть, где-нибудь в низах. Но не это, я так подозреваю, тебе было нужно. Однако всего лишь два маленьких обстоятельства — и ты лежишь тут, как колода, только топора в тебе не хватает.
Илейко очень не хотел, чтобы сходство с пресловутой колодой довершил пресловутый топор. С топором в себе теряется очень важная особенность, отличающая его от бревна: жизнь. Он вновь, как бы убеждая себя в бренном существовании, пошевелил пальцами на ногах.
— Первое, — продолжал плешивый, выкатив глаза и надув ноздри. — Недавно у нас уже были норманны. И после того инцидента вряд ли кто из них сюда сунется, тем более, в одиночку. Даже свой, союзник, так сказать. Получается, что ты никак не связан с теми, кого хочешь изобразить. Не норманн ты, как не старайся.
"Кто бы возражал", — подумал Илейко. — "Вот уж, делать мне больше нечего, только корчить из себя вождя Нибелунгов".
Вслух, понятное дело, ничего не произнес. Вздохнул, тем самым выразив то ли досаду, то ли разочарование. На самом деле — просто так вздохнул, конечно. Но этим двоим, безусловно, виднее.
— Второе, — снова после паузы, проговорил плешивый. — Ливы в наше общество не допускаются. По своим морально-волевым характеристикам, так сказать. Это закон. Это не терпящее исключений правило. И знаешь, почему?
Не дождавшись ответа, он торжественно произнес:
— Потому что нам нужны живые люди, а не вымирающие. Скоро всех вас не будет. И, поверь мне, никто не станет по этому поводу ни скучать, ни переживать.
— Кто же останется, если нас не будет? — непроизвольный вопрос сам собой сорвался с губ лива.