Не от мира сего
Шрифт:
Он накинул свою кандальную цепь на того человека, что был с копьем — тому не хватало стратегического пространства, чтобы использовать свое оружие с максимальной эффективностью. Накинув, крутанул, подставляя под удар своего коллеги. Топор пришелся как раз в цепь, но не перерубил ее, как водится, вмяв в грудь несчастному копейщику. И закричал бы тот, да Илейко вцепился обеими руками ему в горло и сдавил с такой силой, что голова стражника чуть не отвалилась, повиснув вперед, словно на стебельке. Без каких-либо дальнейших пауз и переходов лив мгновенно бросил обе свои руки в лицо второму охраннику, успев в отпущенные для удара доли мига сжать их в кулаки. Мощный выстрел кулаков, утяжеленных браслетами, в голову сбил стражника с ног, из носа, рта, глаз и даже ушей потекла кровь, проступающая, кажется, сквозь саму кожу лица.
Илейко замер, вслушиваясь — никакой суеты. Иногда архитектурные изыски в виде ниш в местах нерезких поворотов создают эффект, когда ни эхо, ни сам звук никуда пробиться не могут, гася любую попытку достичь чужих ушей, расположившихся на некотором расстоянии. "Звуковой мешок" сработал, лив обрел свободу в действиях. Но свобода эта была крайне ограничена пространством, да и временем. Скоро хватятся, пойдут проверять — этого уж точно.
Илейко приспособил топор острием под мышку, пику пристроил в прореху своей кожаной рубахи и пошел обратно. Сделав удивленное страдальческое лицо, он отсчитал обратные шестнадцать шагов и предстал перед своими двумя врагами. Те не растерялись, разойдясь в разные стороны комнаты, похватали какие-то мечи и выжидающе уставились на лива. Никто не проронил ни звука.
Илейко изобразил всем своим лицом страдание, мутным взглядом посмотрел сначала на плешивого, потом — на волосатого, потом — на зажатый, будто бы в теле, топор. Он открыл рот, словно для предсмертной проповеди, вытащил из-под мышки топор и, вдруг, без размаха, с силой запустил его в волосатого — тот показался ближе всего. Копье само вывалилось из одежды, и с глухим стуком упало на пол. Вместе с этим звуком раздался еще один, точнее — два. Первый был чмокающий удар, с каким топор вошел острием в стену, отчего его удлиненная ручка задрожала, как комариное крыло. Волосатый удивительным встречным движением ушел из-под летящего в него оружия.
Второй звук был клич.
— Бей! — закричал плешивый из своего угла.
Илейко запахнул за собой массивную дверь и встретил бросившихся в нападение противников, можно сказать, с голыми руками. Кандалы, вообще-то, к оружию причислить сложновато.
— Мочи козлов! — сказал он, как бы в ответ.
А волосатый уже оказался совсем рядом, в зоне досягаемости меча, что он и попытался сделать: дотянуться острием клинка до сердца лива. Илейко кое-как отмахнулся своей цепью, но с другой стороны уже набегал плешивый. Чувствовалось по всему, что воинское искусство не в диковинку ни одному противнику, ни другому. Лишь только лив импровизировал, как мог.
Он изо всех сил топнул ногой по полу, опустив одновременно правую руку до отказа вниз. Он был уверен, что трюк сработает. Так и вышло: когда плешивый рубанул наотмашь, то Илейко снизу вверх отмахнулся зажатым в кулаке копьем, угодив железным наконечником по опускающемуся на него мечу. Пика сама прыгнула ему в руку от могучего удара ногой по полу. Клинок плешивого не выдержал противоудара и улетел в угол, едва не оторвав тому конечность. Лив еще добавил копьем плашмя по лысине, используя инерцию для короткого замаха, плешивый прыгнул следом за своим оружием и там затаился. Однако добить противника возможности не представилось: другой враг, оскалившийся, как давешний медведь, наседал, с невероятной скоростью махая своим мечом.
Клинок иногда терялся в воздухе, настолько стремительны были кренделя, им выписываемые. Уже перерубилось пополам древко пики, уже Илейко бросал в атакующего противника все, что попадалось под руку во время отступления, уже зашевелился в своем углу плешивый, приходя в чувство, уже дело близилось к развязке.
И она наступила, по крайней мере, в их взаимоотношении с волосатым. На лице того из оскала сформировалась улыбка, какой мог улыбаться только мертвец в стадии предварительного окоченения. Он не запыхался, не вспотел, только кожа приобрела явственный желтый оттенок, да гримасничающие губы посинели. Почему-то у лива создалось впечатление, что просить пощады не стоит — лишняя трата времени. Поэтому он могучим рывком сорвал со своего места массивный пыточный стол, на котором совсем недавно довелось полежать и ему. Ложе было накрепко прибито через ножки вкось длинными коваными гвоздями, но, видимо, не настолько крепко, чтобы не поддаться мощи ливонского богатыря.
Зверская ухмылка волосатого была стерта с желтого лица вместе с самим лицом: удар скамьей пришелся по верхней части туловища, а торчащие, подобно адским крючьям гвозди впились и разорвали у него практически всю голову. Драка не бывает красивой — она оставляет после себя уродство, а то, в свою очередь, никак не может ласкать взор. Разве что маньякам, да людям некоторых специфических профессий, одуревших от безнаказанности.
Ощутить муки совести Илейко опять не успел, да и не хотел, по большому счету, если бы даже время для этого было достаточно. Ему в спину прилетела ступня вместе с прочим человеческим телом. Это плешивый, очухавшись окончательно, ринулся в бой.
Удар был крепким, но весу в человеке, нанесшем его, было в полтора раза меньше, чем в Илейке. Поэтому у лива выбило из рук скамью, не нанеся ему самому сколь-нибудь ощутимого ущерба. Теперь оба, если не считать кандалов, были безоружны.
Плешивый, разъярившись не на шутку, проявлял чудеса гибкости и верткости. Его поймать было невозможно, зато он умудрялся цепляться за одежду и даже ронять Илейку самым жестким образом — тот не успевал принимать менее вредные для здоровья позы. В конце концов, это надоело. Плешивый пребольно выкручивал руки в суставах, ливу, чтобы не лишиться руки, ну, или ноги насовсем, приходилось бодаться. Один раз он боднул очень метко, попав в основание подбородка противника. Врага это ошеломило, движение стали менее отточенные, и Илейко удалось отбросить его от себя.
Они постояли немного, переводя дыхание и исподлобья поглядывая друг на друга. Храбрости и уверенности в себе плешивому было не занимать. Он и кинулся в атаку, надеясь завершить ее успешно: сломав на этот раз ливу шею, что уже неоднократно пытался проделать. Но и Илейко все это время не просто так возился, сопя и сопротивляясь. Бросок противника он встретил хорошо просчитанным пинком. Он бил ногой не по стремительно надвигающемуся на него врагу, а в то место, где он, движимый своей манерой борьбы, должен был оказаться.
Удар пришелся в плечо и, видимо, сломал плешивому ключицу. Он отлетел к противоположной стене, левая рука беспомощно повисла, лицо скривилось от боли. Настала очередь лива идти на сближение.
— Kiro (проклятие, перевод, примечание автора), karja! — прошипел плешивый и поднял с пола меч. — Гуще мажь, Гущин!
— Я не Гущин, — ответил Илейко и взял в руки скамью.
Плешивый попытался маневрировать, но полученная травма оказалась несовместима с жизнью: удар скрепленными досками превратил все внутренности в желе. В общем, все умерли.