Не открывая лица
Шрифт:
Глупые, счастливые женщины, они даже не представляют себе и сотой доли того, что приходится испытывать мужчинам на войне…
Нужно сказать, что военный энтузиазм Гросса значительно снизился, как только он очутился на “завоеванной” земле. Он окончил первую мировую войну в звании обер-ефрейтора. Как только началась новая война с Россией, его, скромного учителя начальных классов, мобилизовали и направили в специальную военную школу, выпускающую офицеров для службы в тылу на захваченной территории. Но оказалось, что и здесь, вдали от фронта, не затихает тайная война, поглощающая каждый день многочисленные жертвы.
Получив назначение в Ракитное, Гросс поспешил выехать, едва начало светать. Сто километров — не столь уж большое расстояние, но зимние дороги ненадежны Особенно здесь, в России. Пуще всего новоиспеченный лейтенант боялся, как бы из-за всяких неожиданных задержек ему не пришлось часть пути проехать вечером или — еще хуже — ночью. При одной мысли об этом лейтенанта пробирал мороз.
Несмотря на скудость своего воображения, Гросс ясно и отчетливо видел такую картину: ночь, одинокая, застрявшая в наметенных на дороге сугробах машина, а кругом холодная снежная степь, перелески, леса, и где-то совсем близко бродят в темноте партизаны, одетые в теплые валенки и овчинные полушубки. Наткнутся они на машину — и…
Столь же красочно представлял он, как задрожат толстые губы у его милой, доброй Анны, когда она вынет из конверта бланк, извещающий о гибели любимого мужа.
Но все прошло более чем благополучно. Машина только два раза буксовала в заносах. В полдень лейтенант Гросс подкатил к ракитнянской школе. В обширной, подбитой мехом шинели с меховым воротником, увешанный оружием, он шел по коридору вслед за фельдфебелем и старался придать своей фигуре воинственную осанку.
— Лейтенант Эмиль Гросс, — представился он Шварцу, настороженно озираясь по сторонам и не понимая, что происходит в этой комнате.
— Обер-лейтенант Густав Шварц, — оценивающе смерил его глазами с ног до головы Шварц и продолжал по-немецки. — Очень рад вас видеть, герр лейтенант. Вы явились на несколько часов раньше, чем я ожидал.
— Я хотел хофорить русский, — важно сказал Гросс. — Мне нужен практик, тренировка.
— Прекрасно, — улыбнулся обер-лейтенант, переходя на русский язык. — Познакомьтесь. Это начальник кустовой полиции.
— Господин Григорий Сокуренко, — торопливо щелкнул каблуками начальник полиции, подобострастно глядя в лицо Гроссу. — Разрешите нескромность — предложить вам стул.
Лейтенант снял с головы связанные резинкой бархатные коробочки, прикрывавшие уши (подарок заботливой Анны), и уселся на стуле у стены, недоумевающе поглядывая на стоящего посреди комнаты понурого подростка.
— Сокуренко, приведите второго, — приказал Шварц. — Мы их покажем лейтенанту обоих.
Начальник полиции выбежал из кабинета. Шварц нагнулся к лейтенанту и зашептал ему по-немецки.
— Сейчас я провожу допрос, герр лейтенант. — Он досадливо поморщился. — Сегодня несчастливый день. Один молодой партизан, прямо-таки мальчишка, застрелил двух наших: обер-ефрейтора и рядового.
Лейтенант протирал платком запотевшие стекла пенсне. Тараща глаза, он посмотрел на Тараса.
— О! Этот?
— Нет, другой, — пояснил Шварц. — Этого мы взяли без оружия, по подозрению. В детали я вас посвящу позже. Ага, Сокуренко ведет… Предупреждаю: несмотря на возраст, это форменный бандит.
Гросс поспешно нацепил пенсне и повернулся к двери.
Сокуренко и Чирва ввели паренька, поддерживая его под руки. Он шел, едва передвигая ноги, опустив голову, со спекшейся кровью на черных волосах. Изодранная рубаха висела на плечах клочьями, обнажая во многих местах сильное, мускулистое смуглое тело, обезображенное ссадинами и синяками.
— Ну, что? — спросил обер-лейтенант у Сокуренко. — Молчит молодой человек?
— Молчит.
— Ставьте их рядом. Ничего, ничего, Сокуренко, пусть постоит на ковре. А то он еще схватит насморк…
Шварц засмеялся.
Тарас, приоткрыв рот, с ужасом смотрел на приведенного.
— Не узнаешь? — спросил обер-лейтенант.
— Разве узнаешь сейчас? Вон как разделали… — Тарас пригнулся, вглядываясь. — Он, как будто…
— А ты? — глянул Шварц на паренька. — Знаешь его?
Паренек поднял голову, равнодушно посмотрел одним глазом в сторону соседа.
— Нет.
— Лучше смотри…
Снова одинокий, черневший, как уголь, на окровавленном лице глаз равнодушно скользнул по фигуре Тараса.
— Встречался, кажется…
— Встречался! Что-то ты сегодня забывчивый стал, — ядовито сказал обер-лейтенант и обратился к Тарасу. — Смотри, через два часа мы его повесим. Мы повесим и тебя, если ты что-нибудь станешь утаивать. Но ты, парень, не дурак. Ты все честно расскажешь… Чего смеешься?
— Разве я… — начал было растерянный Тарас, но тут же заметил, что офицер смотрит не на него, а на паренька.
И в самом деле, на разбитых губах паренька дрожала улыбка. Черный, оживившийся глаз вспыхивал искорками смеха.
— Он бы рассказал, этот мамин сосунок. Он бы выдал, продал сразу… Если бы что-нибудь знал! Разве партизаны доверяют таким слюнтяям тайны? — Паренек насмешливо глянул на Тараса. — Расплакалась, сопля зеленая! Ага, дрожишь. Попался в борщ к немцам, цыпленок несчастный. Повесьте его, господин комендант. Веселее мне будет качаться, на пару… Хоть плохая, а — компания!
Паренек смеялся, не скрывая своего торжества: его тайна не известна никому и уйдет вместе с ним в могилу.
— Ты не слушай его, — торопливо сказал Тарасу обер-лейтенант. — Ты еще не успел причинить нам вреда, а его песенка спета. Он убил двух немецких солдат и будет…
— Только двух, герр обер-лейтенант? — насмешливо, но с явным разочарованием спросил паренек.
Больное место Шварца было задето. Бешенство закипело в нем.
— Значит, двух мало? Говори, тебе двух мало?
— Маловато.
Шварц побледнел, на его лбу быстро вздувались синеватые вены.