Не плачьте о нас...
Шрифт:
Федор кивнул.
— Еще мальчики понемногу достают оружие.
— Сводки Информбюро — их работа?
— И сводки. А еще прокалывают, где могут, покрышки у грузовиков.
— А вот это глупость несусветная, — рассердился Федор. — Вы-то, взрослый человек, должны понимать, что немцам сменить проколотые шины минутное дело. Ребята же из-за такого пустяка рискуют жизнью. Категорически запретите. И все время напоминайте им об осторожности. В детях, знаете, много безрассудной, отчаянной смелости.
— Вы, часом, до войны не в школе работали? — вдруг спросила Никитина. Федор удивленно посмотрел на нее.
— Преподавал немецкий. А что?
— Да в вас за версту виден педагог и психолог.
— Это, кстати, одно и то же. — Федор взглянул на часы. — Мне пора. Огромное вам всем спасибо.
— До свиданья, — сказала Никитина, передавая ему сумку. — Очень рада, что теперь у нас есть связь.
И есть для кого добывать сведения. А то жили как на необитаемом острове.
У Корабельниковых Федор застал только Агафью Никитичну.
— А где Анатолий и Дима? — спросил он.
— Кто их знает. К обеду обещались обязательно быть дома.
— Вот что, бабуся, если вас не затруднит, сходите на базар! — Федор протянул старухе деньги и, едва она вышла, достал из сумки планшет и стал разбирать бумаги. Перелистывая страницу за страницей, он бормотал: — Ну, молодцы, ну, золото ребятишки!
Бывший владелец планшета оказался офицером связи в штабе самого фон Клейста, командующего группой армий «А», которая действовала на Кавказе.
Некоторые документы, очевидно самые важные, были зашифрованы, но и открытый текст давал очень многое. Здесь же был план карательной операции против партизан в районе Нальчика.
ИЗ БЕСЕДЫ П. И. ДЕНЬГУБОВА С ДМИТРИЕМ ПЕТРОВИЧЕМ КОРАБЕЛЬНИКОВЫМ
«…Прожив у нас с неделю, дядя Федя и Анатолий как-то после обеда сказали:
— Спасибо вам за все, бабуся, мы уходим, но наведываться к вам будем. Ты, Дима, если встретишь нас с Анатолием в городе, не удивляйся. И не подходи к нам.
Два дня после этого я ходил по городу, все надеялся увидеть их. На третий день на Октябрьской улице, у рынка, я столкнулся с Анатолием, на левом рукаве его пиджака была повязка полицая. Я раскрыл глаза от удивления. Он подал мне знак, чтобы я шел за ним. Завел меня за угол и, смеясь, спросил:
— Что, не ожидал?
Я молча кивнул головой.
— Ничего, парень, не теряйся. Так надо.
— А дядя Федя?
— И дядя Федя в полицаях служит. Живем мы в общежитии, в бывшем пединституте. Но ты туда ни ногой.
— У меня дома немецкие документы.
— Ладно. Попозже загляну к тебе.
Вечером пришел дядя Федя, принес продукты бабушке и мне пиджачишко. Знал, что я обносился.
Мы продолжали охотиться за машинами. О моей связи с Федором и Анатолием никто из ребят, кроме Юры Бондаревского, не знал.
Однажды, числа двадцатого августа, мы утащили из военной бронированной машины на Красноармейской улице два пистолета и портфель с документами. За ними пришел Федор. Пистолеты мы оставили себе, а портфель отдали ему. Он просмотрел документы, карты и сказал:
— Ребятушки-козлятушки, да вы знаете, какую услугу оказали Родине? Благодарю!
И пожал руку мне и Бондаревскому».
Новая диверсия
Кабель на Горячей горе первым обнаружил Володя Рыжков. С этой вестью он примчался вечером к Мурату Темирбекову. Шайра Гаджиевна, мать Мурата, жарила лепешки из кукурузной муки.
— Садись, гостем будешь, — пригласила она Володю. Тот сглотнул слюну и вежливо отказался.
— Садись, тебе говорят.
Володя сел за стол рядом с Мариком (так звали Мурата дома) и взял лепешку. Она обжигала нёбо и казалась необыкновенно вкусной, вкуснее всякого довоенного пирожного. Впрочем, пирожные и до войны Володя пробовал нечасто: семья у сестры была большая, и всю получку он приносил в дом. Да и на мотороремонтный он пошел только затем, чтобы не сидеть на шее у сестры.
Перекусив, ребята вышли на крыльцо.
— Есть дело, — начал Володя и коротко рассказал, как он с голодухи залез в чей-то сад у подножия Горячей горы и случайно наткнулся на кабель. — Толстый, почти в мою руку. У тебя ножовка найдется?
— Ножовку достать немудрено, — отозвался Мурат. — А вот как из дому удрать? Мать нашла гайки, которые мы от машин отвинчивали, и в крик. Даже по-кумыкски ругалась, а это уже верный признак, что она до белого каления дошла.
— Закопать не мог? Гайки-то?
Мурат промолчал.
— Ну ладно, неси ножовку. Мы с Эдькой сходим, а заодно и Карпуню в деле проверим. Он давно просится.
— Это какой Карпуня? С Кабардинки?
— Он самый. Парень вроде свой. Но я ему пока ни о чем не говорил.
— И не надо. Проверить его можно на другом, а сегодня с вами пойду я.
— А мать?
— Через балкон удеру. Приходите с Эдькой, как только стемнеет…
Мурат не подвел. Когда Володя и Эдик Попов пришли на Теплосерную, он уже ждал их с ножовкой, завернутой в мешковину.
Ночь собиралась ветреная. Где-то за Машуком изредка порыкивал гром, как большой проснувшийся зверь. По всему было видно, что надвигается гроза.
Пошли задворками и огородами. Там, где приходилось все-таки пересекать улицу, перебегали поодиночке.