Не плачьте о нас...
Шрифт:
— Ясно. А что с приемником?
— Приемник уже у Артиста.
Они договорились о новой встрече и разошлись.
«Почему они на свободе?»
Эти листовки горожане находили в почтовых ящиках, в дверных ручках. Они белели на заборах и афишных тумбах, их передавали из рук в руки.
Начальнику «русского» гестапо Колесникову листовку чуть свет принес Рахим Махмудов. Жили они в соседних домах.
Спросонья Колесников не понял, чего от него хочет Рахим.
— Ну что вы суете мне под нос
— Александр Акимович, это не самодеятельность, это типографская работа.
— Где вы ее достали?
— В вашем парадном, на двери висела.
Колесников пробежал глазами листовку и нахмурился.
— Так, — сказал он. — Подарочек. Вот что, немедленно свяжитесь с городской полицией. Пусть все наличные силы перебросят в город. И в первую очередь туда, где много народу. Всех подозрительных и болтунов брать. Полицейским переодеться в гражданское. Ступайте. Я буду в гестапо!
— Слушаюсь! — Рахим неуклюже повернулся и вышел.
Колесников стал одеваться.
«Действительно, подарочек, — раздраженно думал он. — Этот орангутанг еще, чего доброго, наябедничает Винцу, что нашел листовку на моих дверях».
Колесников терпеть не мог своего помощника и про себя звал его орангутангом, что весьма соответствовало истине. У Рахима руки были неимоверной длины и походка обезьянья. Но не только внешность вызывала в Колесникове неприязнь к этому человеку. Начальник «русского» гестапо боялся своего подручного. Рахим отлично владел немецким, и часто Колесников оказывался в дурацком полоясении, когда Рахим и Винц в его присутствии начинали говорить по-немецки. Про что говорят — черт их знает, может, о нем?!
На улице Колесников столкнулся с женой Рахима. На ней было желтое платье, усыпанное мелкими коричневыми свастиками.
— Гутен таг, господин начальник, — пропела она, пристраиваясь к шагу Колесникова. — Что же это творится в городе? Эти типы совсем обнаглели.
— Вы про что?
— Да про листовки.
«Вот скотина, уже протрепался, — подумал Колесников о Рахиме. — А она теперь всему свету раззвонит». Махмудова работала машинисткой в городской полиции. Там через каких-то десять минут в адрес Колесникова посыплются ехидные шуточки.
— Извините, мне направо, — сказал он и свернул в ближайший переулок, чтобы отделаться от нее.
Сделав ненужный крюк, он вышел к зданию гестапо.
Несмотря на ранний час, в кабинете Винца уже сидели Фишер и Бибуш.
— А, это вы! — сухо сказал Винц, не подавая Колесникову руки. — С чем пожаловали?
Колесников молча положил перед гауптштурм-фюрером листовку. Винц прочитал ее и покачал головой.
— Рас-чудесно, — медленно произнес он, поднимая на Колесникова взгляд льдисто-голубых глаз. — У меня для вас тоже есть сюрприз. Полюбуйтесь. — Колесников взял в руки тетрадную страничку. — Что это, по-вашему?
— Листовка.
— А я думал, праздничное поздравление, — съязвил Винц. — Вы знаете, кто их распространяет? И где эти люди? Почему они на свободе?
— Скорей всего листовки сбрасывают с самолетов, — неуверенно сказал Колесников.
—
— Я полагал, что для расследования подобных дел существует политическая полиция ка Университетской, девятнадцать, — возразил Колесников. — Моя задача — выявление подозрительных людей.
— Узко мыслите, — заметил Винц. — Вы должны работать рука об руку с политической полицией. Задача у нас общая: установить незыблемый новый порядок. Отныне и присно и во веки веков! Вам дана власть, так пользуйтесь этой властью!
— Я уже отдал приказ произвести аресты.
— Весьма разумно и своевременно. Должен только предупредить: дело нужно поставить ка широкую ногу. Даже если из ста задержанных виновным окажется только один, вас это не должно, волновать. Зато у меня не будет безработных. — Винц кивнул в сторону Фишера и следователя Бибуша.
Колесников замялся:
— Да… но… если нам потом придется выпускать невиновных, по городу поползут нежелательные слухи.
— А кто вам сказал, что мы их выпустим? Чем меньше живых свидетелей, тем лучше. Вы думаете, Германия от этого останется внакладе? Отнюдь.
— Хлопотно, знаете, — поежился Колесников.
— Особых хлопот не будет. Через два-три дня в город придут специальные машины. Я просил об этом лично господина штурмбаннфюрера Негеле.
— Что это за машины?
— Увидите. Наши солдаты прозвали их «B"ackereien» — «пекарни». — Винц поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Новые встречи
В квартире Володи Рыжкова на Октябрьской сидели за столом четверо: Качерьянц, Спартак Никитин, Мурат Темирбеков и сам хозяин. Окна были глухо зашторены. На столе горела стеариновая свеча, слабо освещая радиоприемник, листы бумаги и карандаши, приготовленные для записи сводки.
Ждали половины двенадцатого. С первых дней войны в это время Москва передавала сводку Совинформбюро.
Качерьянц взглянул на часы и подключил к приемнику питание. Робко заалела нить накаливания в лампочке. Лицо у Юрия стало напряженным, как у слепого. В приемнике сначала послышалось попискивание, затем какое-то бульканье, перешедшее в пронзительный свист. И наконец раздались знакомые слова:
— Говорит Москва. От Советского Информбюро…
— Записывайте, — сказал Качерьянц. — «В течение 13 августа… В районе северо-восточнее Котельникова продолжались упорные бои. Огневыми налетами нашей артиллерии на одном из участков уничтожено до 100 немецких танков, 35 бронемашин, 350 автомашин и до 600 солдат и офицеров противника… На северо-западном фронте наши части в течение двух дней боевых действий уничтожили более 3000 солдат и офицеров противника… В районе Краснодара наши войска вели напряженные оборонительные бои…»