Не подарочки для полковника. Воронцовы
Шрифт:
— Знаю, кто ты! — выпаливает недружелюбно дочка, — любовник моей матери.
Матери?
Любовник?
Как она разговаривает. Какие вольности позволяет себе.
Скриплю сжатыми челюстями, но молчу.
— Миша, ужинать будем. Я купила фастфуд! — улыбаюсь обоим. — Как чувствовала, что сегодня праздничный вечер.
— Заметил, — усмехается Михаил. — Запах жаренных крылышек тебя преследует, вся пропиталась им…
Если бы сейчас не было Стефы, Мишаня бы продолжил: — …
Но ситуация изменилась до неузнаваемости. Моя дочь теперь с нами. Я счастлива до небес, но пока не знаю, как нам жить втроем. Придется учиться.
Не хочу, чтобы мой мужчина отдалился от меня. При этом желаю каждую свободную минутку проводить с дочерью.
После молчаливого ужина остаюсь на кухне, складываю посуду в машинку, думаю о том, как жалко, что нет на свете волшебства.
Стефания дома, а атмосфера вокруг дышит нервозностью и тревогой. Ощущаю кожей присутствие Петрова через дочь и ее поведение. Сказать ничего не смею. Если трону ее отца, будет хуже.
Я знаю. Дочери всего десять, но характер уже имеется.
— Нет! Не так, — слышу крики дочери из гостиной, куда она ушла с Михаилом.
— О, боги! Что стряслось? — бегу к ним.
Застываю на пороге, рассматривая Мишу и Стефу, сидящих за столом.
— Неправильный ответ, — Стефа бросает карандаш на пол.
— Что делаете? — глажу обоих по спинам, успокаиваю.
— Решаем математику, — бурчит жених, бросая взгляд исподлобья на кривые каракули дочки в тетради.
— Понятно.
Три дня проходят как во сне. В плохом сне. Стефа не дает нам побыть наедине ни минуты. Утром будит нас, заставляет меня заниматься с ней музыкой, вечером не дает Воронцову пообщаться с сыновьями, забирает всё внимание себе. Забываем о сексе насовсем, она всегда заходит к нам в неподходящее время.
Не понимаю, что случилось с дочерью.
Еще недавно она была культурным, воспитанным ребенком.
А сейчас…
Будто пытается убить наши отношения с Мишей.
Не может быть, зачем ей это?
Может, ревнует меня к Воронцову?
— Потерпи, пожалуйста, — утешаю мужчину, — она ребенок. Скоро поймет, что ты хороший. Самый лучший, — глажу бритую щеку Миши.
Наутро четвертого дня Стефания приводит нас в полное замешательство.
Садимся завтракать, и тут она заявляет Мише:
— Я вас не люблю!
Поперхнувшись, мой откладывает кусок хлеба в сторону, внимательно глядит на борзую Стефу:
— Это еще почему?
— Вы хотите уволить моего папу! Вы подлец!
— Что?.. — в ужасе гляжу на дочь. — Стефания, принеси извинения. Немедленно.
— Не буду, — спорит со мной, отодвигая тарелку.
—
— Папа!
Вот значит, как он заслал ее сюда, чтобы разрушить нашу свадьбу, а еще, чтобы грубо шантажировать.
Мерзкий. Подлый поступок. Использовать дочь в своих играх! — сжимаю руки в кулаки до побелевших костяшек.
Миша сидит молча, поджав губы, думает, как лучше поступить.
— Поклянитесь, что папу не уволят! — требует с него Стефания.
— А то что?! — выпаливаю я. Встречаюсь с упертым взглядом дочери. Впервые хочу ее осадить, поставить на место. С таким шантажом встречаюсь второй раз в жизни.
— Милая, — Миша ловит за руку, — успокойся, иначе потом пожалеешь…
Считаю до трех.
— Твоего папу никто не уволит, — выдавливаю едва слышно, переступая через себя, даю обещание.
Стефания мило улыбается, подскакивает, убегает.
В моих глазах застывают невыплаканные слезы. Петров сделал из моей дочери моего врага.
Прикрываю глаза, пропускаю удары сердца. Зверь внутри меня ворочается и рычит, хочется прибить Петрова.
— Котенок, иди ко мне, — Миша показывает себе на колени.
Подхожу, сажусь, прижимаюсь крепче, обвиваю его шею руками.
— Мне так тяжело. Он опередил нас.
— Успокойся, — гладит по бедру, — дочь с тобой. Время всё расставит по своим местам, она вспомнит, что ты хорошая, что ты ее любящая мать. Надо лишь подождать, чтобы воздействие Петрова закончилось на детский неокрепший мозг.
Целую жениха в губы.
— Я терпеливая. Подожду. Нельзя трогать Петрова. Надо сообщить Климу.
Вечером дочь устраивает нам очередной концерт. Выключает компьютер из сети, когда Миша рубится с сыном в хоккей.
— Надо поговорить! — пытаюсь образумить наследницу. — Нельзя так делать, поняла?!
— Да, — смотрит на меня пустыми глазами.
— Ты меня любишь? — впервые задаю ей этот вопрос на полном серьезе. Никогда раньше не сомневалась. Разве может мать думать, что ее ребенок ненавидит ее!
Впервые в глазах дочери появляется испуг. Бросается мне на шею.
— Мамуля, я тебя люблю!
Уже не понимаю, что чувствую. Может, не надо было бороться за нее. Ну жила бы с отцом, я бы ее навещала. А сейчас творится черти что. Ни у кого нет нормальной жизни.
Мишу жалко. Он пока молчит, но вижу, что синие глаза всё чаще темнеют.
— Дочка твой выбор окончательный? Уверена, что хочешь жить с нами, — интересуюсь снова.
— Да, — усиленно кивает.
Уже не понимаю, что чувствую. Верю или нет? Может, Петров превратил моего ребенка в лгунью?