(Не)реальный
Шрифт:
И ей абсолютно плевать, что мужик выходит из подъезда, выталкивая вперед себя шестилетнюю девчонку, прижимая к её шее скальпель.
Пиздец. Хочется только материться, причем как можно сильнее. Вот только — это спровоцирует. Это навредит Лизе. Мать твою, Кислицын, и почему Аленка все-таки не вызвала тогда ментов? И сидел бы ты сейчас, и печалился, что сухарей не насушил заранее.
— В машину, Элли…
А, так вот в чем дело. Эти двое — подельники. И машина — то ли Вадика, то ли девицы. Аленка покорно залезает на заднее сиденье, рядом с ней Вадик впихивает Лизу, и сам падает рядом, угрожающе улыбаясь.
— Трогай, Кали…
— Валя?
— И тебе привет, колхоз, — ледяным тоном заявила Валентина.
Узнать в "Кали" Валентину Аленка, наверное, и не смогла бы. Над своим имиджем бывшая нянька очень сильно надругалась. В "Кали" чувствуется любовь Вадика к пафосным прозвищам. Интересно, себя он называет Кислым, Кисой, или как-то побрутальней?
— Кислицын, какого хрена тебе надо? — выдохнула Аленка, притягивая к себе Лизу, обнимая её, стискивая, пытаясь спрятать в своих руках. Лизка дрожит и тихонько хнычет.
— Элли, ты дура, что ли? — мягко интересуется бывший женишок. — Не догоняешь?
— Дура, — вмешивается Валентина, притормаживая на светофоре. — Но она не знает.
— Серьезно? — Вадик щурясь окидывает взглядом Аленку, и даже это противно. — Ты не знаешь, с кем трахаешься, а, Элли?
— Не выражайся при ребенке.
Пнуть бы этого козла куда побольнее, но что будет с Лизой? Её нельзя подставлять под удар ни в коем случае. Аленка обняла Лизу еще крепче, тихонько гладя по волосам. Маленький напуганный воробышек.
— Не бойся, зайка, все будет хорошо, — Аленка беззастенчиво врет. Нету выбора. Не говорить же, что все прям плохо-плохо, и хрен его знает — разрулится ли оно вообще. Жесть. Она категорически не понимала, что может быть нужно Кислицыну. Деньги? И что он вообще намерен поиметь и с кого?
— Нет, ну вообще. — Вадим расхохотался.
Он выглядел довольным, как и всякий раз, когда говорил гадость или чувствовал свое над кем-то превосходство, затем повернулся, пошарил за спинкой кресла и выудил оттуда потрепанный журнальчик. Какой-то пафосный толстый журнальчик, в которые Аленка обычно не заглядывала. Нахрен бы ей нужна была та гламурная жизнь олигархов и их расфуфыренных клуш. Это была не её жизнь, её жизнь была там, на Писателе, в баталиях с читателями, в битве за чертову публикацию — и в искрах, летящих между ней и Максом едва ли не с самого начала их переписки. Тратить время на чужой лоск, китч и фальшь у Аленки сил не было.
— Тридцатая страница.
Аленка вообще не хотела его слушать, но у Кислицына была такая высокомерная рожа, что журнальчик все-таки пришлось взять. Хотелось свернуть в трубочку и дать этому мудаку по морде. Вот так чтобы с размаха, чтобы морда вытянулась.
Аленка и в прошлую встречу ужасно сдерживалась, а хотелось не по девчоночьи, хотелось вцепиться в морду, двинуть коленом в живот, вернуть сторицей все те незабываемые мгновения, из-за которых они с семьей планировали переезд в другой город. А сейчас — сейчас поводов было еще больше, правда и помеха — помеха тоже была. Тихо всхлипывающая помеха, уткнувшаяся носом в Аленкину футболку.
Листала журнальчик Аленка неохотно. Впрочем…
На нужной странице она остановилась сама. Даже номер был не важен. Просто ошибиться было невозможно.
На фотографии — Макс. Его профиль. Его улыбка, белоснежная, киношная, идеальная.
Синий костюмчик, золотые запонки, галстук в узкую полоску…
Максимус Шмидт…
"…Наследник издательского дома "плохо читающееся название на немецком", главный редактор журнала "Veil", fashion-фотограф, владелец сети косметических салонов…"
Мозг сам по себе достраивает "а также заводов, газет, пароходов". На самом деле статья "о пути к успеху", поэтому, что и где добился "мистер Шмидт" — занимает не одну строку.
Макс? Её Макс? Вот это вот чудовище с немецкой фамилией и перечнем "приданого" как у британского принца? Но как тогда объяснить эту фотку? Принять за двойника? Вопрос лишь в том, что Аленка знает каждую родинку — на его щеке, на его шее. Знает о крохотном шрамике на подбородке. И вот — все её "особые приметы", хоть и талантливо подретушированы фотошопом, чтобы не бросаться в глаза, но вот они, тут. Аленка их видела, отчетливо.
И в голове все это категорически не укладывалось. Эта херня была фантастичнее, чем любой Аленкин рассказ.
— Конечно, он не в списке Форбс, Элли, — самодовольно усмехнулся Кислицын, — но в двухсотку русских миллионеров точно входит. Я глазам не поверил, когда его увидел с тобой на этой выставке, хрен пойми где. Для него же это глушь. Он не ходит по мероприятиям такого класса, слишком мелко. А ты серьезно не знала?
"Мне нужно проверить выставку".
— Почему Шмидт? — Аленка швырнула журнальчик от себя подальше.
— Ты у меня спрашиваешь? — иронично поинтересовался Вадим. — Псевдоним как фотографа, в конце концов — снимал он в основном в Европе. Мать — была немкой, вот её фамилию он и взял. Сейчас временно отошел от дел, на съемки выезжает редко, после развода с женой решил сосредоточить свое внимание на семье и сети салонов красоты. Собственно, может себе позволить.
— А ты готовился…
Аленка смотрела мимо Вадика и говорила, в общем-то, без особого осмысления сказанного. Правда? Это правда? Макс? Даже проговаривать это в голове было страшно.
— Вы хотите выкуп, так?
— Ну, разумеется.
Теперь понятно, почему он вернул сережки. Нет, Аленка чувствовала подвох, поверить в то, что Кислицын взял и пожертвовал своим "неприкосновенным запасом" было чертовски сложно. Ну во что поверить, в его сожаления? Аленка Вадика хорошо знала. Он никогда в жизни себя виноватым не чувствовал. Но вот поменять сережки, пусть и за пару сотен тыщ рублей на выкуп, который может заплатить за своего ребенка миллионер… Получается, эта сволочь с самого начала собиралась украсть Лизку?