Не самый тяжкий день
Шрифт:
– Что-то неласковая у тебя землячка, Мачихин,- обиженно произнес тот.
– У тебя поумней слов не нашлось? На фронт же двигаются. Так ведь, Катя?
– Каждую ночь команды ожидаем. Сколько верст-то до передовой?
– Близко она, Катя. Верст двенадцать... Ну, ты расскажи, письма-то из дома получаешь? Я уж три месяца от женки - ничего.
– Получаю, дядя Федор. Последнее, когда в госпитале лежала. Беспокоится мама обо мне очень, особо после того, как на Зину похоронка пришла. Вы уж отпишите
– Конечно, отпишу, Катя, а как же... А что с отцом твоим, что об остальных пишет?
– Много похоронок в нашу деревню идет. А вот на кого, не писала, только про Зину...
– Очень Зинушку жаль...- горестно покачал головой Мачихин.
– Помню ее, боевая девчоночка была, озорная... А вот Оля вроде тихоня, молчунья. А она как?
– Про нее не знаю я,- ответила Катя, но как-то уклончиво, отвернув глаза.
– Вообще-то, не бабье дело - война,- после некоторого раздумья сказал Мачихин.- Ваше дело все же рожать.
– Не то вы говорите, война же,- торопливо возразила она.
– Ну и что война? Самое то я и говорю, Катя-Катерина,- убежденно произнес он.
– Ладно, не будем об этом, дядя Федор. Рада я очень, что вас повстречала. Часть-то наша только сформирована, еще не подружилась ни с кем, а с вами, как с родным, поговорить можно.
– Ты и говори, Катюша, говори... Что, сержанта стесняешься? Так он в сторонку отойти может. Верно, сержант?
– Пожалуйста,- поднялся тот не очень-то довольный и отошел в конец полянки.
– Ну, говори, Катюша.
– Да не знаю как и сказать? Что-то страшно мне на фронт идти.
– По второму разу завсегда страшней, Катя, но ничего, надо на лучшее надеяться. Ты при полку связистка-то?
– При полку.
– Ну это, значит, не самый передок. При полку полегче, чем при роте-то или батальоне.
– Расстроила меня мать письмом своим... Непонятное письмо какое-то. Жалко мне ее очень.
– Ну, об этом раньше надо было, Катюша, думать, когда в армию рвалась.
– Тогда не думала, а сейчас сердце разрывается. Она же такое мне написала! Такое!
– Чего же она могла такого тебе написать?
– удивился Мачихин.
– Не могу я вам сказать, не могу... Только после этого письма я сама не своя.- В голосе Кати чувствовалось смятение, но расспрашивать больше Мачихин не стал - не хочет или не может девчонка говорить, чего уж тут.
Вынул Мачихин махру, долго крутил самокрутку, долго чиркал кресалом, пока не выбил огонь и не прижег цигарку.
– Не нравится мне ваш сержант, дядя Федя. Обглядывает всю, будто раздевает. У нас такие свои есть. Надоело,- махнула она рукой.
– Что ж, такое ты тоже должна была знать, чай, не маленькая, каково бабе среди мужиков жить,- с горечью сказал Мачихин.
– Много вы от меня хочете, дядя Федор. Девчонкой же была совсем, только восемнадцать исполнилось. Ни о чем таком я тогда не думала, я Родину защищать хотела.
– Родину защищать?
– проворчал Мачихин.- Тоже мне герои. Мужиков, что ли, мало?
– Все-таки дело-то мы делаем, дядя Федор,- мягко возразила Катя, а поглядев на сержанта, добавила: - Позови сержанта-то, а то неудобно.
– Ничего, удобно. Ну, что ты еще сказать мне хотела?
– Да все вроде.
– Тогда позовем... Сержант, иди к нам! Сержант, сидевший на какой-то кочке, поднялся и подошел. Понял он, что неверный тон в разговоре с Катей взял, что развязность его ей не по душе, а он привык нравиться девушкам и всегда хотел этого. И хоть сейчас вроде ни к чему завлекать Катю, встреча-то мимолетная, через полчаса разойдутся и больше не встретятся, но все равно - уж так был устроен - хотелось ему произвести впечатление, а потому подошел скромненько, глаза не пялил.
– Вы, Катя, на меня не обижайтесь за глупые слова Я же малость ошалевший оттого, что живым вышел, ну и мысли у меня оттого тоже шальные. Не пришлось мне погулять до армии, в тридцать девятом в клубе из-за девчонки подрался, заступился, ну и угодил я на год, хоть и невиноватый был... Вышел, и через день повестка в армию, а через полгода - война. Понимаю я, не до ухаживаний вам, не до трепа.
– Какой треп, когда впереди передовая маячит? Хорошо, что допер ты до этого сам. Ну, присядем на дорожку, да и тронемся. И нам пора, и Кате, наверно, тоже.- Мачихин присел.
Присели и сержант с Катей, которая после слов сержанта уже не глядела на него с недоброй настороженностью, а стала смотреть просто, даже вроде сочувственно Мужчины закурили, а она сорвала какую-то травинку и - в рот взяла, пожевать. Разговора не получалось, сидели молча, каждый в своем.
Первой поднялась Катя
– Ну, дядя Федор, прощаться пора. Вы уж матери моей обязательно отпишите, что видели меня. Слышите - обязательно.
– Конечно, Катюша
– А вы мне номер своей полевой почты не дадите?
– робковато спросил сержант
– А зачем вам?
– опять насторожилась Катя.
– Писать вам хочу. И от вас получать письма хорошо бы. А то, что, встретились, и - в разные стороны. А мне вам, может, много сказать нужно.
Катя подумала немного, а потом сказала:
– Ладно, записывайте.
Сержант обрадованно вынул огрызок карандаша, бумажку и записал.
– Спасибо, Катя. Значит, черкну я вам из госпиталя?
– Пишите, что мне, жалко,- вроде бы безразличии ответила она, но все же улыбнулась, потом подошла и поднявшемуся Мачихину, прижалась к его груди.