Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– У тебя какая семья? – громко поинтересовался Дымов, и Самохин ответил торопливо:
– Двое нас, товарищ генерал, – я да жена, – и для убедительности показал два пальца.
– Ну, тогда хватит, – кивнул Дымов и опять сказал в телефон: – Зайдет к тебе майор Самохин. Да, для него. Это потом обсудим. Естественно, вне очереди. Это ж наша тюремная гвардия. Тридцать лет в глуши прослужил, кому ж тогда жилье давать, если не таким!
Генерал отключил телефон, предложил Самохину:
– Сейчас прямо от меня пойдешь к начальнику хозяйственной службы управления полковнику Милохину. Получишь ключи от двухкомнатной квартиры. «Хрущевка», зато почти в центре города, с общественным транспортом мороки не будет. Согласен?
– Еще бы! – засиял майор.
– Рапорт написал? Давай. Так… все правильно. С переездом не затягивай. На будущей неделе выходи на работу в изолятор, вещи пусть жена собирает. Она как у тебя, с пониманием женщина?
– А как же! Спасибо, товарищ генерал, – с чувством сказал Самохин, и Дымов, улыбнувшись, добродушно махнул рукой:
– Да ладно… Действуй, Андреич.
И когда Самохин, вытянув руки по швам, склонил, голову на прощанье, потом повернулся четко, через левое плечо и направился к выходу, окликнул вдруг:
– Майор!
Самохин обернулся.
– Майор, – повторил Дымов, пристально глядя ему в глаза, – смотри, не проколись… Иначе, сам понимаешь…
Самохин кивнул, на этот раз вольно, не по уставу, и вышел из кабинета, прикрыв за собой беззвучную дверь. Он больше не улыбался.
2
– Расскажи-ка нам, Чеграш, как ты вчера зэка вешал? – едва сдерживая гнев, поинтересовался вполголоса начальник следственного изолятора подполковник Сергеев.
Минуту-другую он прохаживался неторопливо по залу «красного уголка», где проводился утренний развод на службу, скрипел надраенными до антрацитового блеска хромовыми сапогами, а потом, сорвавшись, рявкнул:
– Вы что там, на продолах, совсем охренели?!
Майор Чеграш, угрюмый, цыганистый, стоял перед разгневанным начальником, усмехался, смотрел в потолок. С полсотни сотрудников, рассевшихся чинно рядами, притихли, боясь нарушить скрежетом старых, расхлябанных стульев яростную тишину.
Самохин, благоразумно пристроившись на последнем ряду, с любопытством стороннего пока человека наблюдал эту сцену. Сегодня он впервые вышел на работу в изолятор, и крики, ругань и разносы с утра напомнили привычные «оперативки» в провинциальной колонии.
– Щас… Я щас все расскажу! – вскочила вдруг с первого ряда худенькая остроносая женщина с погонами старшины на форменном зеленом платье. – Никто, товарищ подполковник, этого козла не вешал. Он сам вздернуться хотел, а пока вешался, всю кровь выпил…
– Молчать! – гаркнул на нее Сергеев, а потом, взяв себя в руки, приказал: – Представьтесь, товарищ старшина, доложите, как положено. Не на базаре!
– Щас… Эта… Дежурный контролер первого поста второго корпуса старшина внутренней службы Квочкина.
– Докладывайте, старшина Квочкина, кто и почему вашу кровь выпил, – обреченно вздохнул Сергеев.
– Короче, товарищ подполковник, дело так было. Этот козел… ой, простите, подследственный Путятин весь день бесился. То прокурора ему подавай, то адвоката. А где я их возьму? Орал, мол, выпустите из клетки! Фашистами обзывался… Я уж и докторов на продол вызывала, а они объясняют: Путятин этот псих, и если его невменяемым признают, то в дурдом переведут, а пока, говорят, терпите. А этот… все орет. Рубашку на себе разорвал, связал из клочков петлю, привязал к верхней шконке, сунул башку и блажит: выпускайте, мол, а то щас повешусь! Я вызвала майора Чеграша, мы с ним в камеру вошли…
– Вдвоем? – прервал ее Сергеев.
– Ну… да. А чо? Их там всего-то шесть человек сидят. Хохочут, падлы, это для них как кино…
– А меры безопасности? – закипая, поинтересовался начальник изолятора. – Я сколько раз предупреждал, чтобы меньше трех сотрудников в камеру не входили.
Чеграш презрительно хмыкнул, глянул искоса на подполковника и вновь принялся изучать потолок.
– Зашли, значит, в камеру, – продолжила старшина, – отобрали у Путятина веревку, предупредили, чтоб не нарушал… А он через полчаса новую петлю сделал и опять орет. Даже сокамерникам надоело. Они ему говорят: ты, черт, или вешайся скорее, или спать ложись.
Квочкина замолчала, сосредоточенно глядя под ноги.
– Ну?! – поторопил ее Сергеев.
Самохина заинтриговала эта история, и он тоже с нетерпением ждал ее завершения.
– Тогда я продолжу, – вздохнул начальник изолятора. Он достал из кармана кителя мятую бумажку, расправил ее и, далеко отведя от глаз, как делают страдающие дальнозоркостью, принялся читать вслух.
– «Прокурору по надзору»… Где это? Вот. «После чего в камеру ворвался какой-то майор и со словами „Да подохни ты, тварь!“ ударил меня резиновой палкой по ногам. Я упал и повис в петле. Что было дальше, не помню. Прошу разобраться и принять меры против процветающего в следственном изоляторе беспредела и беззакония»… Это, между прочим, жалоба на тебя, Чеграш, а написал ее подследственный Путятин!
– Ишь, косит под дурака, а жалобы строчить ума хватает, – ехидно подметил кто-то из сотрудников.
– Он не дурак, а психопат, – ворчливо буркнул толстый седой капитан с медицинскими эмблемами в петлицах, – а это большая разница! У нас половина сотрудников психопаты – и ничего, служат.
– Слышите, что доктор говорит? – указал на капитана Сергеев. – Вас, товарищи офицеры, прежде всего самих на предмет вменяемости освидетельствовать нужно… Ничего, скоро мы этим займемся. К нам в изолятор, наконец, врач-психиатр на работу устраивается.
– Сажают, что ли? По какой статье? – хихикнул кто-то.
Сергеев пристально глянул на шутника – маленького усатого капитана, пояснил строго:
– Офицер он, балбесы. Переводится к нам для дальнейшего прохождения службы.
– Значит, сам псих, – вздохнул веселый, похожий на Бармалея капитан и любовно закрутил вверх кончики роскошных, не по комплекции, будто с чужого лица, усов.
– Так что же дальше случилось, старшина? – допытывался Сергеев.
Та растерянно пожала плечами: