Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Я согласен, – сказал Самохин.
– Вот и славненько! – шумно обрадовался Константин Павлович. – Сейчас мы заключим соответствующий договорчик. У нас, знаете ли, все, как в аптеке. Мы не знахари какие-нибудь, а солидное коммерческое предприятие, и налоги в казну исправно платим. Никакого черного нала и прочих безобразий. Все абсолютно законно. Так что, как только соберете необходимые средства – милости просим. Начнем курс терапии безотлагательно. Но и вас попрошу не затягивать. Через неделю, максимум, через две, жду вас в нашем офисе. Пройдите к Юлечке. Она поможет вам оформить договорчик. Он проводил Самохина до порога кабинета, с чувством пожал руку, кивнул ободряюще на прощание и, дав указание секретарше, затворил за собой белоснежную стерильную дверь. Проведя еще четверть часа в обществе ослепительной Юлечки, Самохин с ее помощью заполнил бланк типового договора и еще какую-то анкету.
Наконец, он с облегчением покинул медицинский центр, чмокнувший ему вслед красногубой дверью с таинственно горящими письменами на табличке, прошел через привычную уже темень коридора опустевшей после полудня поликлиники и только на выходе разглядел в окошечке регистратуры знакомое лицо соседки с третьего этажа Ирины Сергеевны. Она не заметила отставного майора, убеждая в чем-то жгучую красавицу, чьи кудри вились задорно над точеным, нездешним лицом. Проходя, Самохин услышал голос Ирины Сергеевны:
– Ты, Фимка, не паникуй раньше времени. Константин Павлович прекрасный доктор. Он больных с того света вытаскивает. А уж тебя, с твоим-то гастритом, в два счета на ноги поставит…
«Это точно!» – согласился про себя воодушевленный Самохин и решил, что мягкая, спокойная, по-домашнему уютная Ирина Сергеевна ему нравится больше, чем ее демонически красивая, ошеломляющая с первого взгляда подруга.
Зной и толпы прохожих на улице будто развеяли чары чудо-целителя, и Самохин без прежней уверенности стал думать о том, как обратиться за деньгами к Федьке – старинному, с детских лет еще, приятелю. Причем попросит не просто так, без отдачи, а как бы взаймы, под проценты. Берут же люди ссуду в банках! И если лечение окажется успешным, то можно будет рассчитаться потом путем обмена квартиры на меньшую, черт с ней, хватит и однокомнатной – не в футбол в ней играть. А если доктор не поможет – завещает жилье, чтоб все было по-честному, тому же Федьке. Других-то наследников у отставного майора все равно нет…
Правда, Самохин виделся с приятелем раза два за последние десять лет, но отказать Федька не должен. Потому что пятьдесят тысяч для него – небольшие деньги. Точнее, совсем плевые. Ибо был Федя Чкаловский вором в законе, со старинным, «доперестроечным» еще стажем, самым, пожалуй, авторитетным среди уголовников города, и деньги черпал далеко не из праведных источников, что и смущало больше всего отставного майора.
Поскольку разыскать Федьку вернее всего было через его подручных, мелкой шпаны, промышляющей в торговых местах, Самохин отправился прямо на центральный рынок. Местных приблатненных пацанов, прохаживающихся вдоль прилавков, похахатывающих беззаботно с разбитными бабенками-торговками и запросто, по-хозяйски, запускающих татуированные пятерни то в горки морщинистого, покрытого тонким налетом белесой базарной пыли кишмиша, то в мешки с грецкими орехами, отставной майор вычислил сразу. Присмотрел и закуток, куда то и дело ныряли шустрые, накачанные парни в спортивных костюмах. Словно ненароком заглянув туда, он увидел выгороженный торговыми палатками дворик, посреди которого дымил, потрескивая горящим жиром, закопченный мангал, а за пластмассовым столом поодаль восседало несколько мордастых пацанов, пузатых не по возрасту, должно быть, от пива, которое они пили из толстых, заляпанных грязными пальцами кружек, зажевывая с чавканьем огромными, с кулак, кусками румяного шашлыка. На расплывшихся сальных лицах явственно читались наслаждение наступившим для них праздником жизни и блаженно-тупая уверенность, что так будет продолжаться всегда.
– Тебе чего, папаша? – глянул на Самохина один из них. Не дождавшись ответа, утер жирные губы рукавом спортивной куртки, встал, подошел вразвалку, взял за плечо, попытался развернуть на выход, уговаривая, как несмышленыша. – Ну греби, греби отсюда, папаша, перебирай ножками. Чо, не вишь – люди, в натуре, отдыхают? – и, разомлев от пива и жратвы, от жизни своей праздничной, сунул Самохину в кулак темно-зеленую, скользкую от сального налета десятку. – На, мужик, опохмелись, только дуй отсюда по-быстрому.
Отставной майор дернул плечом, сбросил тяжелую руку, отстранился, достал из нагрудного кармана рубашки примятую пачку «Примы». Вытянул сигарету, шагнул к шкворчащему шашлычным соком мангалу и, разгладив дареную купюру, коснулся ее краешком тлеющего малиново уголька. Десятка вяло загорелась Самохин прикурил от нее, бросил огарок на землю, притоптал.
– Ну ты охамел, дед… – икнув пивом, вытаращился парняга.
Самохин пыхнул пренебрежительно дымком, сказал сварливо:
– Ты мне тут блатного из себя не строй, шнырь. Слушай задание. Доложи Феде Чкаловскому, что его кореш старый, по фамилии Самохин, ищет, встретиться хочет. Самохин – это я, усек? – хмыкнув удовлетворенно, еще раз затянулся сигаретой, бросил окурок в зашипевший протестующе мангал и ушел, не оглядываясь.
Вывернув из штаб-квартиры базарных рэкетиров, Самохин оказался в рыночной толчее, в дальнем конце которой начался переполох. Метались торговцы, галдели, монументально возвышаясь над ними и рассекая толпу, цепью двигались крепкие ребята в камуфляжных комбинезонах, в черных шапочках с прорезью для глаз, из которых пристально смотрели темные прицелы зрачков.
Отступать было некуда, народ вынес его в самую гущу разворачивающихся событий. Он видел, что пятнистые бойцы уже отсекли часть прилавков, положили торговавших за ними азиатов на землю, лицом вниз, а несколько оперов в гражданском дотошно шуровали в грудах товара, – видимо, какая-то служба – милицейская, а может налоговая – при поддержке спецназа проводила операцию по поиску и изъятию чего-то незаконного, чем промышляли на рынке. Неожиданно Самохина дернули за рукав. Он обернулся недоуменно. Коренастый торговец в тюбетейке и полосатом стеганом халате протягивал ему крупный, даже на вид тяжелый арбуз.
– Возьми, брат.
– Да не надо мне, – отстранился от него Самохин, но азиат не отставал.
– Возьми. Деньги не нада, так возьми. Дарю, а? – он почти насильно сунул арбуз в руки Самохину, и когда тот, чтобы не уронить, схватился инстинктивно за прохладные арбузные бока, торговец, пригнувшись, юркнул в толпу, оставив недоумевающего майора с весомым и дорогим, должно быть, подарком.
Гренадерского роста спецназовец, раздвигавший небрежно, как ледокол, галдящую толпу, глянул остро на Самохина, на арбуз и указал стволом короткого автомата – туда. Отставной майор отошел, а боец, ухватив за шиворот какого-то продавца в каракулевой папахе, швырнул его в противоположную сторону, где того подхватили, уложили рядом с соплеменниками на истоптанный раздавленными абрикосами и помидорами асфальт. Оказавшись за пределами рынка, он остановился перевести дух. Истошно подвывая и мигая заполошно проблесковыми маячками, из ворот базара одна за другой выезжали милицейские уазики, увозя задержанных. Самохин, пыхтя, волочил дармовой арбуз, ругая в душе сердобольного азиата, а потом подумал с раскаянием, что совсем разучился воспринимать доброе к себе отношение, вот это бескорыстие, проявленное подвернувшимся невзначай торговцем, которого он, конечно же воспринимает как чужака, ждет от подобных ему только неприятностей и подвоха, а ведь это несправедливо! «Терпимее надо быть к окружающим, – корил себя он. – Азиаты эти дело-то доброе делают. Нате вам, угощайтесь, дорогие россияне. А мы их, гостей то есть, мордой об асфальт и сапогом в печень. Нехорошо!»
Вернувшись в свою квартиру, он водрузил арбуз – огромный, похожий на ягоду гигантского крыжовника, на середину обеденного стола и, пока переодевался в домашнюю легкую одежонку, все посматривал умильно на диковинный плод, думая, что повезло ему сегодня на отзывчивых людей – доктора из медицинского центра и азиата неведомого – узбека или таджика, а может быть, туркмена.
Пребывая в таком лирическо-приподнятом настроении, Самохин взял остро отточенный нож и полоснул хрупнувший спело арбузный бок. А когда развалил пополам, то увидел в розовой, мякотной глубине полиэтиленовый сверток величиной с кулак. Доставая его, липкий от сладкого сока, податливо-упругий, уже догадался о содержимом. Ковырнул полиэтилен кончиком ножа, понюхал темно-коричневую массу и безошибочно распознал опий-сырец. Бросил пакет в мокрую арбузную сердцевину и принялся, сердито сопя, мыть руки.
«Ишь, старый дурак, расчувствовался, – думал он про себя горько, – забыл разве, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке?»
Потом тщательно, будто доктор перед операцией, промокая руки полотенцем, он понял внезапно, что затея с исцелением – тоже, вероятно, лажа. Хитрая, неизвестно на чем основанная афера. Ибо рак с метастазами, как ни крути – болезнь смертельная, и если бы кто-то научился излечивать ее с помощью китайских ли препаратов, или еще какой-нибудь чертовщины, то в тайне удержать открытие мирового значения вряд ли бы удалось. А это значит, что надеяться ему особенно не на что.