Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Конечно, – согласился Новокрещенов и протянул десятку. – Хватит?
– Два рубля за мной, – уже вежливо кивнул официант. – Сейчас принесу.
После пары жадных, долгих, до поперхивания, глотков из ледянистой кружки настроение Новокрещенова сразу улучшилось. Даже на хмурого, бдящего на своем пивном посту паренька-официанта он смотрел уже благосклонно. Вот ведь, не спит ночь напролет, народ обслуживает. Этакая алкогольная скорая помощь.
Здесь, на берегу реки, шелестящей по заиленному в глубине, мягкому руслу, собственные обиды и неудачи показались вдруг Новокрещенову мелкими, как гремящая пустопорожне галька на перекатах, и, если перевалить через бурливое мелководье, пробиться между обжигающими остро, не приглаженными временем гранями валунов, течение жизни обретет, наконец, долгожданную плавность и глубину.
Странно, конечно, размышлять о подобном, прихлебывая пиво, но он почувствовал внезапно, что ему хочется бросить пить. «Завязать» навсегда, протрезветь каждой клеточкой тела и после этого, не терзаясь уже похмельным раскаяньем, прийти сюда, на берег реки, встретить рассвет, до наступления которого осталось совсем недолго – конец июня, заря с зарею встречается, одна еще не погасла, семафорит красным на западе, а на востоке уже встает солнце – и как это оно, интересно, землю с противоположных сторон лучами обнять умудряется?
Вспомнилось Новокрещенову… (Официант, еще кружечку пива, пожалуйста!) … Как лет тридцать назад… Точно, тридцать, день в день, юбилей, между прочим… после выпускного вечера они всем классом пришли сюда, на этот берег… У большинства жизнь как-то наперекосяк пошла – ни семей, ни карьеры, ни, по нынешним временам, богатства…
Совсем рассвело. Дымила, исходя слоистым туманом, остывшая за ночь река, заволакивала, делая неотличимыми от стремнины мертвые бетонные берега, зато наверху, обгоняя всходящее солнце, сияли празднично перламутровые, похожие на нежную изнанку речных ракушек легкие облака, и там, в небесной вышине, уже наступил новый, многообещающий день.
– Ба, никак гражданин доктор?! – услышал вдруг Новокрещенов за спиной и стряхнул осоловелость. Обернувшись, увидел за соседним столиком неказистого парня в линялой, с бахромой на обшлагах, камуфляжной куртке и в таких же, только еще более замызганных брюках, из-под штанин которых выглядывали тяжелые армейские ботинки. Физиономия у незнакомца простецкая, курносая и большеротая, подбородок зарос густо русой щетиной, волосы коротко стриженные, торчат задорно ежиком и то ли выгорели до белизны, то ли поседели до времени. И был бы парень этот вовсе похож на бомжа, если бы не сияющие чужеродно на ядовито-желтой, с пятнами зеленой плесени, маскировочной куртке его несколько медалей и орден – серебряный, разлапистый, из новых, не знакомых Новокрещенову знаков воинского отличия.
– Пр-ри-вет. – Новокрещенов зевнул, прикрыв деликатно рот рукой, потом указал пальцем на грудь незнакомца. – Заслужил или стырил при случае?
– Обижаете, командир, – необидчиво хохотнул парень и кивнул приветливо на початую бутылку водки перед собой. – Вот, обмываю. Присоединяйтесь!
Новокрещенов вгляделся внимательнее.
– Не припоминаю… Мы знакомы?
– Знакомы… Девятая зона, восемьдесят девятый год. Вы – доктор, я – зэк!
Парень взял бутылку, картонную тарелку с какой-то закуской, перебрался за столик Новокрещенова, налил ему водки.
– Давайте за встречу. А то я гляжу – мать честная, кажись, доктор наш зоновский, майор! И точно!
Новокрещенов насупился недоверчиво.
– Уж чего-чего, а орденов зэкам точно не дают!
– Так это, – небрежно ткнул себя пальцем в грудь незнакомец, – я уже опосля, как от хозяина откинулся, получил… За первую чеченскую войну и вторую.
– А-а, – кивнул Новокрещенов и добавил с сожалением: – И все-таки, братан, извини – не припомню…
– Мудрено ли – нас, арестантов, много, а доктор один. Зато я вас на всю жизнь запомнил. Вы мне руку спасли. Вот эту… – Парень показал крупную, жилистую кисть. На тыльной, загоревшей до черноты стороне вытатуированное вкривь и вкось имя Ваня пересекали грубые рубцы шрамов.
– Ну, тогда давай опять познакомимся!
– Ваня Жмыхов. В третьем отряде срок мотал. Да я недолго сидел – три года, потом на стройки народного хозяйства, на «химию», вышел.
Выпили, закусили, отодрав от картонной тарелки липкие кусочки плавленного сыра.
– Что с рукой-то было? – жуя, поинтересовался Новокрещенов.
– Да дурость моя! Я ведь как подсел-то? Срочную служил в ВДВ, в Афгане. А тут перед самым выводом войск отпуск мне дали. В Союз ехал – героем себя чувствовал. Комбат на прощанье обрадовал. Грит, к ордену Красной Звезды тебя представляем. Я перед тем пулеметный расчет духовский укокошил. А как в поезд сел, на побывку-то ехать, так и расчувствовался. Нажрался на радостях, да с проводником-узбеком сцепился. Он меня свиньей русской обозвал. И так мне это обидно показалось, что я в ухо ему заехал. Он – за нож. А я нож тот выбил у него, перехватил и ему же – в пузо. Ну, не дурак? Надо было просто морду набить. Дали Петра, пятерик, то есть, с учетом героического прошлого. А орден – хрен. Вот… А как на зону поднялся, стал под блатного канать. Работать вроде как западло. Меня в шизо – за отказ. Пацаны подучили. Я и замастырился. Иголку о зубы пошоркал и вколол зубной налет, гадость эту, в руку. А через три дня мне клешню до локтя разнесло. Гангрена.
– Вспомнил, – встрепенулся Новокрещенов. – Точно. Я ж тогда тебе кисть распахал, думал, конец руке. Литр гноя вытекло…
– Ага! – счастливо подхватил Жмыхов. – А после в больничку положили, уколы назначили – аж задница трещала. И руку вылечили, и блатную дурь из башки выветрили. Поправился, стал на промзоне работать. За то и освободили досрочно. А так – глядишь, и по сей день бы на нарах парился.
– Ну, раз так, Ванька, наливай еще, – предложил растроганный Новокрещенов.
Ванька щедро набулькал Новокрещенову едва ли не половину кружки.
– Да куда ты столько?! Давай по чуть-чуть, пообщаемся.
– Не, седни по чуть-чуть не пойдет! – замотал тот белобрысой головой.– Седни мы, гражданин доктор, гуляем. Вот эти цацки обмоем. – Он потрогал звякнувшие тихо медали. – Мне их только вчера в военкомате вручили. Под музыку.
– Брось ты… «гражданина»-то. Зови меня просто – Георгий.
– Не-е, лучше – док. У нас в батальоне доктор был, его все так звали, и ему нравилось.
– Ну, док так док, – согласился Новокрещенов и, указав на награды, полюбопытствовал: – А чего ж ты их вчера не обмыл?
– Как это не обмыл? Так обмыл, что вот тут, рядышком, на бережку проснулся. В кустах. Начинал-то с десантурой гулять, а уж дальше с кем – и не помню. Пощупал карман – документы целы, деньги тоже. Тридцать тыщ, между прочим. Боевые тоже вчера получил. Так что гуляем, док!
От доброй порции водки, от утречка ласкового, румяного захорошело Новокрещенову. Вместе с истаявшими клубами речного тумана отпустила ночная мглистость душу, и Ванька этот геройский, пациент бывший, подвернулся кстати. Зэк зэку рознь, много среди них людишек ничтожных, подлых. Понтуется иной раз такой, из кожи татуированной лезет, чтобы опасным казаться для окружающих и для кентов значимым. А чуть надавишь – лопнет, как вошь под ногтем, одна мокреть гадостная останется. А есть такие, как Ванька. С виду неказисты, в зоне не слишком заметны, в «авторитеты» воровские, в «отрицаловку» не лезут, а навалишься на них – не гладятся, не катаются, под дубинками контролеров не визжат – покряхтывают только да стоят на своем.