Не все мы умрем
Шрифт:
— Ну, успокойтесь уже, Зинаида Ивановна. Все позади. Сейчас оформят документы, и я отвезу вас домой.
— Зачем вы меня арестовали? — заплакала Зинаида Ивановна. — Я не убивала Мокрухтина.
— Это не я вас арестовал. Меня отстранили от работы, и я пострадал так же, как и вы.
Впервые Михаил Анатольевич чувствовал себя перед женщиной защитником, сильным мира сего. Испытать это чувство с Евгенией ему никогда не удавалось. Ах, женщины, женщины! Не можете вы потрафить мужчинам, когда они от вас этого ждут. А Зинаида Ивановна — могла. И Михаил Анатольевич тянулся к ней всем сердцем.
— Отныне все будет хорошо! — заявил Михаил Анатольевич решительно.
Она вопросительно подняла на него заплаканные глаза.
— Вы же сказали, вас отстранили? — робко спросила она.
— Да, отстранили, — мстительно заулыбался Смолянинов. — Но тот человек, который отстранил, теперь мертв.
— Мертв? — Зинаида Ивановна побледнела. — Вы… — Она что-то хотела спросить, но вовремя осеклась.
Они вышли на волю. Михаил Анатольевич усадил ее в свою «шестерку», захлопнул дверцу, обошел машину спереди, и они поехали домой.
Войдя в квартиру, она опять заплакала. Все стояло на своих местах, все вещи вокруг словно ждали ее возвращения. Они соскучились, немножко покрылись пылью, но все были на месте, родные, удобные. И столик-трансформер, и коврики, и цветные подушечки на диванах, и глубокие мягкие кресла.
— Михаил Анатольевич, — защебетала Зинаида Ивановна, слегка успокоившись, — я сейчас приму душ, иначе не могу, мне надо смыть с себя эту гадость. — Она скорчила гримасу. — Вы, может, поставите чайник?
— Да-да, Зинаида Ивановна, идите. Я понимаю вас. Кофе будете? — крикнул он, когда она уже принимала душ.
— Что вы, то и я! — кричала она сквозь шум воды. И терлась, терлась с остервенением и становилась все розовей, все краше. То одним шампунем голову намылит, то другим, то бальзамом для волос намажется. Даже через щели ванной комнаты по квартире распространился аромат каких-то трав, розового масла и неизвестных Михаилу Анатольевичу запахов. Он чувствовал себя как в раю.
Стоя с туркой в руках и боясь упустить кофе, он потянул носом воздух. «Все-таки Женька — спартанка, — подумал он. — Быстро скупнулась, раз-два — обтерлась, вылезла — и готово. Она даже волосы не укладывает. Встряхнет ими, как овчарка, и скажет: сами высохнут!»
Михаил Анатольевич вздохнул.
— Кофе готов! — крикнул он.
— И я готова, — появилась из ванной розовенькая, сладко пахнущая, такая домашняя Зинаида Ивановна, завернутая в махровый халат. — Я сейчас. — И побежала в комнату. Там стала одеваться, поглядывая в сторону кухни.
— Может, мы здесь будем пить? — крикнула она, когда была готова.
— Давайте! — Михаил Анатольевич подхватил поднос с двумя чашками кофе и сахарницей и пошел в комнату.
Зинаида Ивановна была так необыкновенно хороша, что он остановился в дверях. Хозяйка виновато улыбнулась. На ней было широкое домашнее платье из сурового полотна, отчего шея и руки, выглядывающие из него, казались еще нежнее. Орхидея. Точно орхидея! Влажные волосы собраны на затылке в узел, из него свисают отдельные непокорные завитушечки, просвеченные солнцем, бьющим с балкона. Михаил Анатольевич опустил глаза на поднос, а поднос — на стол.
Зинаида Ивановна упорхнула на кухню, вернулась с вазочкой печенья и коробкой шоколадных конфет.
Сели пить кофе. Михаил Анатольевич все не знал, как начать допрос. Присутствие красивой молодой женщины не давало ему сосредоточиться. Тогда он стал думать о привычной, хорошо знакомой ему жене.
Женька никогда не побежала бы на кухню за печеньем и конфетами. Она бы сказала так: «Миш, а у нас там чего-нибудь есть? Ну, печенье или какая-нибудь другая белиберда… Поищи, а? Антонина Васильевна наверняка что-нибудь Сашке покупала». Он вздыхает и идет на кухню.
Поскольку Михаил Анатольевич о чем-то задумался, Зинаида Ивановна взяла инициативу в свои руки. Главное — разрядить атмосферу, чтоб не висела над столом такая гнетущая тишина.
— Михаил Анатольевич, попробуйте это печенье. Я его сама пекла. — И пододвинула вазочку с печеньем поближе к гостю. Как мужчина, он ей очень нравился. Он был импозантен, строен, грива седых волос, окаймляя моложавое лицо, будила в женщине древний трепет и чувство надежности одновременно. — В нем миндаль, корица, гвоздика. Вы любите пряности? — «Такой молодой, а уже поседел». — Сливочное масло растирается с желтками и сахаром. — «Сколько же ему, бедному, пришлось в жизни пережить. Сколько таких мокрухтиных он поймал». — А потом все запекается в легком духовом шкафу. — «Наверное, даже стреляли в него. Интересно, у него ранения есть? Если есть, то куда? Бедный!» — вздохнула она. — Этот рецепт я позаимствовала в практических основах кулинарного искусства еще четырнадцатого года. Хотите, я перепишу его вашей жене?
«Да, — думал Михаил Анатольевич, — Женьку заставишь! Скорее она тебя запечет в духовом шкафу. Да еще философское обоснование этому подыщет. Платон сказал то, Сократ это, а Кант вообще рекомендовал…»
— Это называется итальянское печенье. — Зинаида Ивановна, не дожидаясь согласия, взяла ручку и стала писать…
Михаил Анатольевич следил за ней с тоской.
— У вас есть чего-нибудь выпить? — вдруг спросил он.
Она тут же обрадованно встала, достала из бара бутылку коньяку и две рюмки. Налила ему и себе.
— Как хорошо, что вы вспомнили…
— Давайте выпьем за ваше возвращение. — Михаил поднял рюмку, посмотрел янтарную жидкость на свет, и две рюмки сошлись над столом, тихо звякнув.
Они выпили коньяк не маленькими глоточками, а залпом — уж очень хотелось расслабиться, — и Зинаида Ивановна тут же налила еще. Михаил Анатольевич улыбнулся:
— Верно! Давайте еще по одной!
Но после второй рюмки Зинаида Ивановна вдруг расплакалась:
— Я… мне… было так тяжело… Даже не тяжело, а обидно… Простите меня, милый Михаил Анатольевич, но я проклинала вас, думала, что это вы упрятали меня за решетку. Как он мог! Как он мог… он же знает, что это не я убила…
Михаил Анатольевич встал и пересел к ней на диван. Ему очень хотелось защитить и успокоить рыдающую женщину. Он и защитил ее, обнял, притянул ее лицо к себе, отнял от глаз ее ладони. Глаза ее были закрыты, из-под опущенных век катились слезы; прозрачные капельки, расползаясь по еле заметному пушку на щеках, стекали к уголкам губ. Он нагнулся и поцеловал ее. Она тут же ухватила его за шею и зарыдала с новой силой.
Продолжая целоваться, они склонились на диван. Руки Михаила Анатольевича гладили ее тело под тканью льняного платья. Груди у нее были большие, мягкие, не такие, как у Женьки, мелькнуло у него в голове, и Женька никогда не обнимала его так крепко ногами, никогда так крепко не прижимала его к себе… Это было последнее сравнение с женой, а дальше сравнивать ему было не с кем, потому что все его сознание заполнила Зинаида Ивановна, Зина, Зиночка-а… А-а-а!.. Это было как вздох томления по воздуху, по свободе, как будто до этого времени ты задыхался, дышал вполгруди и вдруг вздохнул полными легкими. Вздохнул и замер от счастья — в раю.