Не все мы умрем
Шрифт:
«Как Ежик к ней подойдет на виду у наружки Соколова?»
«Господи! Да он лучше тебя знает как».
Евгения спрашивала, отвечала и незаметно посматривала на часы. Без пятнадцати два.
Герман подъехал через десять минут.
— Где? — спросил он наружку.
— На первой скамейке от памятника Гоголю. Сидит женщина с ребенком, и он рядом, вроде как с ней.
Выйдя из того самого «Москвича», на котором чуть не протаранил бетонные надолбы в парке, Герман направился к первой скамейке.
Евгения заметила Ежика, когда он садился между женщиной и молодым парнем. Слегка наклонившись к нему, Герман сказал:
— Я от Соколова. Пойдем.
Двое встали. Евгения растерянно провожала их глазами, пока они не скрылись в Малом Афанасьевском переулке.
Важнейший раздел базовой техники восточных единоборств — искусство воздействия на болевые точки. Но что может знать об акупунктуре современный молодой человек с накачанными бицепсами, маленькой головкой, как у диплодока, и кулачищами размером с пудовые гири? Черный пояс по карате от двудумности не спасает! Пока его головной мозг соотнесется с его спинным мозгом, пока они посовещаются между собой, пока решат, что делать, — карате уже не нужно.
Из семисот чувствительных точек на теле человека Герману понадобилась всего одна, чтобы незаметно отключить каратиста и запихнуть его в машину, и еще одна, чтобы безошибочным проникающим ударом полностью его парализовать. То есть после второго контакта молодой человек в себя пришел, но сказать что-либо, а тем более сделать — не мог. Полный паралич!
Евгения не отрывала взгляда от дома, за которым скрылись двое мужчин. Прошла всего минута, показавшаяся Евгении вечностью, и из-за угла появилась коротко стриженная голова Ежика. Она с облегчением вздохнула.
Он шел прямо к ней и улыбался; улыбка эта напомнила Евгении изваяние Будды точь-в-точь с такой же гримасой вечности.
— Слушаю. — Он опустился на скамейку рядом с ней.
Евгения сделала вдох поглубже и открыла дипломат.
Герман глянул, хмыкнул и спросил то, что должен был подумать на его месте любой нормальный человек:
— Кого?
Он предположил, что господина Авдеева. И был не прав.
Евгения лишь на секунду прикрыла глаза и ответила так же кратко:
— Меня.
Евгения внутренне сжалась, ожидая его реакцию. Взор ее был устремлен в пространство впереди; она видела лавочку напротив, за ней деревья, за деревьями ограду, проезжую часть, по ней медленно ползли машины, дальше дом — она все видела и ничего не видела. От сильного волнения перед глазами стояла голубоватая пелена, и предметы теряли четкость очертаний. Она напрягала зрение, пытаясь прояснить изображение, от напряжения глаза покалывало, и в них рябило, как от бликов на воде в солнечный день.
Герман с нескрываемым любопытством смотрел на молодую женщину, сидящую рядом, и пока кое-что не понимал.
— Если спрыгнуть с Крымского моста, то получится на-амного дешевле, — вдруг сказал он.
От неожиданности она вздрогнула, но в следующее мгновение Герман заметил, как дернулся уголок ее губ, и Евгения Юрьевна призналась:
— Я хорошо плаваю.
Голова молодой женщины повернулась к нему, на ее лице блуждала улыбка. Не только на губах, отметил про себя Герман, а в целом на лице. Улыбка касалась то глаз, и в них появлялось невозможно лукавое и в то же время детское выражение, то спускалась на щеки, и они розовели, то морщился кончик носа, потом растягивались губы, обнажая стройный ряд ровных белых зубов, и под конец, когда все это исчезало, заострялся подбородок и выгибались брови.
— Я не спрашиваю, что вас интересовало в архиве Мокрухтина. — Евгения торопливо открыла свою сумочку, понимая, что времени у нее немного. Герман внимательно следил за движениями ее рук. — Да это и не важно. Вы, я так думаю, сами не знаете — что. Вернее, вам кажется, что знаете, — тараторила она и копалась в сумочке, пока не нашла то, что искала. — Вот. — И она протянула Герману фотографию могилы Соколова. — Вот что вас должно было интересовать.
Взяв снимок, Герман сузил глаза, вглядываясь в микроскопическое изображение на памятнике.
— Когда копию этого снимка вместе с фотографией Болотовой получил некий Соколов Михаил Михайлович, который возглавляет службу безопасности Банка развития столицы, то прокурора не стало.
Герман только кивнул: все понял.
— Если вы поможете мне, то я помогу вам, — закончила Евгения.
«Очаровательно!» — единственное, что подумал Герман.
— А Авдеев?
Зеленые глаза Евгении округлились настолько, что казалось, заняли пол-лица: как он узнал про Авдеева? Она попыталась вздохнуть — и не получалось, мышцы не слушались ее, и грудная клетка не хотела расширяться.
Герман сжалился, — да и кто бы не сжалился над таким очаровательным созданием! — сначала он ласково, даже любовно, погладил мочку ее ушка, а потом резко надавил — и рефлекторный зажим прошел.
Отдышавшись, Евгения еще некоторое время терла мочку левого уха, но ощущала не свои пальцы, а будто его, и поражалась такому обстоятельству. Потом осторожно покосилась на голубоглазого мужчину. Он смотрел на нее не отрываясь, теперь глаза в глаза. Они еще чуть-чуть побуравили друг друга взглядом.
— Что вы так на меня смотрите? — не удержалась Евгения.
— Гипнотизирую.
— Ну и как?
— Пока никак, — констатировал Герман с сожалением. — Если бы удалось, все было бы намного проще. — Он знал, что определенный тип людей гипнозу не поддается. И надо же такому случиться: Евгения Юрьевна принадлежала как раз к этому типу. — Ну так как все-таки Авдеев?
— Авдеев? — Она опять размышляла, и, поняв, что домой возврата нет, что ее жизнь полностью зависит от мужчины со смеющимися глазами, в которых, кроме властности, иногда мелькает обыкновенная человеческая жалость и сострадание, Евгения сдалась: — Только что я убедила Соколова, что об архиве Мокрухтина лучше всего порасспросить господина Авдеева.