Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
Очнулся Бекшеев уже в бане, где его раздевали. Темно. Окон нет, а лампочка под потолком едва-едва светит. Нить в стеклянной колбе подмигивает, того и гляди рассыплется.
– Я сам, - Бекшеев перехватил чьи-то руки, пытавшиеся расстегнуть мелкие пуговички на рубашке. – Спасибо, но дальше я сам.
В темноте она казалась почти красивой, эта женщина с круглым лицом. И кивнула. Отступился. Указала на дверь.
– Не горячо. Горячо тебе нельзя. Но согреться надо. Слабый.
Это да, слабый.
Стыдно.
Перед
– Иди, - попросил Бекшеев.
И она ушла. А вот в парилке пара не было, камни только-только начали раскаляться, и от печки исходил мягкий жар, который проник внутрь, растапливая холод. И Бекшеев сел на пол, прижался к каменному боку и так сидел. Потом уже встал, ополоснулся теплой водой. Заставил себя выйти. И почти не удивился, увидев эту же женщину. Надо бы имя узнать. Она протянула полотенце.
– Одежду отдам дочкам. Грязная. Завтра вернут.
– Спасибо, но…
– Мужчины ушли. Совсем. Одежда осталась, - она указала на стопку. А затем на лавку. – Ложись.
– Спасибо, но воздержусь. Я уж как-нибудь… так.
Она рассмеялась тонко и звонко. И ничуть не обидно.
– Я слишком стара, чтобы радовать мужчину. Но я многое знаю, - она коснулась высокого ворота, и в пальцах блеснуло золото.
Дракон?
Золотой дракон? Здесь, в этом, забытом людьми месте, кто-то имеет право носить золотого дракона?
– Как тебя зовут?
– Здесь меня называют Отуля.
Бекшеев вытирался аккуратно. Домотканое полотенце было жестким и колючим, но тем лучше. Кожа отмирала. И чувствительность возвращалась.
– Это что-то значит?
– Мужчины вечно ищут смысл, - её улыбка стала даже лукавой.
Она могла украсть…
Или нет?
Там, на Востоке, все иначе. Порядок, установленный от сотворения мира. И правила. Множество правил. Прав. Привилегий. И если кому-то дано высочайшее дозволение носить символ императорского дома, он и будет носит.
Не снимая.
До смерти. И даже после.
– Расскажешь? – это не приказ. Просьба.
– Ложись, - а вот это уже приказ. И остается подчиниться.
Лавка уже укрыта полотенцем, еще одним. И в тусклом свете виден узор, сложный, явно нездешний. Хотя в Китае больше шелками вышивают. А тут шерсть. И лен, кажется. Или не лен? Бекшеев в тканях мало смыслит.
Мягкие руки осторожно надавили на шею.
– Лежи прямо. Не шевелись. Будет больно. Иногда. Но болезни много. Тело слабое.
– Это…
– Госпожа имеет дар. Но и дар не способен исправить все. А ты способен. Просто ленишься.
– Я не…
Пальцы ткнули куда-то в спину, и речь отняло. А ведь ходят упорнейшие слухи, что Золотые птицы Сына Неба способны убить одним прикосновением.
Слухи.
Просто
Союзники…
Что еще знает? Воевали с Японией. С Империей связаны, но друзьями их считать не стоит. Боль заставила выгнуться дугой.
– Лежи, - рука надавила на шею. – Не воин.
И близко не воин. Их учили кое-чему. Нормативы какие-то были. По бегу там. По стрельбе еще… но это – сугубо для отчетности. У них ведь другая задача.
Аналитик должен уметь думать.
А бегать будут другие.
– Плохо, - она разминала мышцы и жестко, так, что выть хотелось. Потому как казалось, что эти пальцы пробивают кожу, сминают кости, того и гляди вовсе скатают его, Бекшеева в один большой пластилиновый ком. И… надо дышать.
– Ты… кто?
– Раз в три года двери Пурпурного дворца открываются, чтобы впустить дев, которые желают обрести счастье в чертогах его…
Почти сказка.
И отношения к делам нынешним она не имеет. Но лучше уж так, чем просто лежать, стараясь не заплакать от этого, чтоб его, массажа. Нет, потом, когда Бекшеев выздоравливал, ему тоже делали… и было неприятно.
Но не настолько же!
– Девушки должны быть красивы. Маленькая нога. Изящные руки. Кожа без изъянов. Глаза узкие. Губы не большие. В Большом Свитке есть сто семнадцать примет приятной наружности. А еще они должны обладать приятным голосом, уметь складывать стихи и играть на семи музыкальных инструментах. Знать три языка…
– Ты – русский?
– Английский. Французский. Немецкий. Русский я знала с детства. Мой отец служил в этой стране. И я появилась на свет здесь же. Но потом меня увезли на родину.
– И… отдали?
– Отец умер. А дядя счел, что мне стоит попытать счастья. Тем, кто идет во дворец, не нужно приданое.
Варварские обычаи.
Наверное.
Или нет?
– Меня сочли подходящей… - она резко надавила на спину, и Бекшеев все же захрипел. – Я даже сумела подняться до четвертого ранга.
– А всего их?
– Сейчас – пять. И первый – высший. Выше почтенных подруг только Императрица… - она отпустила-таки, позволив вдохнуть.
– У нас… одна жена.
– Знаю.
Да, сколько лет она здесь?
– Как ты…
Драгоценный цветок запретного города? На Дальнем. На забытом хуторе.
– Меня выбрали… как это сказать… когда юноша священной крови достигает возраста и становится мужем, ему назначают жену. На время. С тем, чтобы познал он суть женской красоты.
Все-таки варварство.