Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
А сосуд вдруг успокоился. И сердце тоже заработало ровнее. Потом вернулась способность дышать. А вот разжать пальцы получилось далеко не сразу. Но когда вышло, Бекшеев увидел вмятины на столешнице.
Сделал шаг.
Второй.
Привычно прижал к носу платок. Добрался до двери, у которой столкнулся с той вот женщиной, круглолицей, темноволосой, явно нездешних кровей.
И показалось даже, что над нею горит, переливается зеленоватое пламя.
Правда, стоило моргнуть, и
А женщина, что-то произнеся на незнакомом наречии, отобрала платок и толкнула Бекшеева на стул.
– Понимаете, мне надо идти, - сказал он. Кажется, сказал. Почему-то собственный голос доносился будто бы сбоку. Будто бы даже не Бекшеев говорил. Слова текучие и вязкие.
А женщина ловко сдавила его переносицу и голову как-то хитро повернула, так, что позвонки хрустнули. Потом так же повернула в другую сторону и опять нажала куда-то.
Тычок за ухом.
И головокружение проходит.
– С-спасибо, - выдавил Бекшеев. И все-таки поднялся. – Мне надо… надо… посмотреть, что там.
Женщина покачала головой, но не стала удерживать.
Зима лежала, сжавшись в комок, обхватив собаку, больше похожую на волка. И по рукам, вцепившимся в шерсть зверя, пробегала судорога. Лапы собаки тоже подергивались, точно эта мышечная дрожь передавалась ему от человека. Рядом, на коленях, вцепившись руками в волосы, покачиваясь взад-вперед, сидел Тихоня. Его лицо исказила гримаса, то ли боли, то ли ужаса.
То ли величайшего отвращения.
Заслышав шаги, он поднял голову и уставился на Бекшеева невидящим взглядом. Глаза его налились кровью. А из горла вырвался низкий вибрирующий звук.
Тихоня подался вперед и от движения этого стал заваливаться.
– Тихо, - Бекшеев успел удержать его. На свою голову. Широкая ладонь вцепилась в горло, перекрывая дыхание. А губы Тихони потянулись в улыбке. – Это… я…
Пальцы сжимались медленно, но чуялось, что если Бекшееву вздумается шелохнуться, то ему просто сломают шею.
Это ведь несложно. Особенно для опытного человека.
Тихоня был опытным.
И человеком.
Он сделал судорожный вдох. И выдохнул, разжимая пальцы.
– Не… не делай… так. Больше, - голос его сейчас стал почти нормальным, но на мгновенье, потому как Тихоня закашлялся, а потом согнулся. – Не лез-сь…
Вырвало его кровью.
Твою ж…
Бекшеев дополз до Зимы. Жива. Дышит. Но что-то не так. Очень не так.
– Надо… - взгляд его остановился все на той же женщине, что держалась в стороне… наблюдая? Да, пожалуй что.
– Надо отправить кого-нибудь. В город… мой дом…
Проклятье, забыл адрес.
– Там… сказать, что нужен целитель, - Бекшеев потер шею. – Машину… кто-нибудь водит.
Кивок.
–
Нет, она же не серьезно? Она не собирается сажать за руль ребенка?
Собирается.
И главное, что сил возражать у Бекшеева нет.
– Брось, - Тихоня сумел изобразить подобие улыбки. – Янка толковая. Когда надо. Доберется… как-нибудь.
И замолчал, рукой сдавивши горло.
– Что тут произошло? – Бекшеев попытался было разжать пальцы Зимы, но понял, что вряд ли выйдет. Свело их намертво. – Надо их… поднять.
Или нет?
Холодно, конечно. Земля вон ледяная. А она лежит. Но вдруг, если перенести, ей станет хуже?
– Не надо, - Тихоня поднялся на корточки и головой потряс. Пожаловался: - Гудит… хорошенько шибануло.
Говорил он сипло, едва слышно.
– Она сидела, сидела. Пялилась. А потом раз и силой плеснула. И попросила поделиться. Я… - он встал все-таки. Сам. Потянулся. – Вырубило. А как… ты…
Он огляделся и, доковыляв до какой-то ямины, зачерпнул из нее воды. А потом уже мокрыми руками лицо отер.
– Ты… не делай так больше, - повторил Тихоня. – Когда я… не в себе. Натворю. Могу. Много. Ладно?
– Ладно, - соглашаться было легко.
А потом та женщина принесла какую-то шубу, с виду древнюю, которую накинула на Зиму. И поглядела на Бекшеева уже другим, внимательным взглядом.
– Баню затопила, - сказала она. А говорит почти и без акцента. Разве что некоторые звуки получаются чуть более жесткими. – Иди. Помойся.
– Я… дождусь. Потом.
Уговаривать не стали.
А вот Тихоня кивнул.
– Я тогда пойду. Ополоснусь. А то… ненавижу холод.
И ушел.
Потом, правда, вернулся и кажется, довольно быстро. А с ним – и матушка, которая поглядела хмуро, так, что мигом совесть очнулась.
Но промолчала. Матушка.
Потом, дома она выскажется. А сейчас…
– Иди, - Тихоня развернул Бекшеева. А ведь силен. И… умений у него хватит. Шею свернуть. Но зачем? Чего ради? – Все равно толку тут стоять?
Сейчас голос его звучал еще тише, хотя, казалось бы, куда. И рукой Тихоня держался за горло. Надо бы матушку попросить. Пусть глянет.
Потом.
Она, опустившись на толстое ватное одеяло, которое разостлали поверх циновки, склонилась над телами. Женщины. И собаки. Собаки и… и если приглядеться, то видно, что эти двое сплелись воедино, срослись тончайшими нитями силы.
Живы ли…
Живы.
И выживут. Если не думать о плохом, то оно и не случится. Есть такая примета. А ему, кажется, только за приметы и прятаться.