Не взывай к справедливости Господа

Макаров Аркадий

«…Лихая память захлебнётся болью…Надежды где? Где молодость? Где мать?Небритый кактус на окне ладоньюпрощальный луч пытается поймать».

Кирилл, смахнув соринку с ресниц, посмотрел на остывающее от жаркого дня окно, где зелёным котёнком, вставшим на задние лапы, а передние, прижав к стеклу, тосковал о жаркой мексиканской пустыне нелепый для наших мест цветок в красной глиняной посуде.

Пить в одиночку Кирилл не

умел, а без выпивки всякая закуска – просто еда.

А есть, ему уже расхотелось.

Он, скучая, разглядывал комнату, оклеенную всё теми же обоями в мелкий цветочек, теперь уже посеревшими от времени.

Он тогда всё хотел обновить стены, старался угодить хозяйке – здесь и делов-то на день!

Но тётя Поля не разрешила: «Я к этим цветочкам привыкла, они ещё с того времени…».

С какого «того времени», Кирилл уточнять не стал, старость сентиментальна.

Его размышления прервал бодрый топот на веранде и низкий, прокуренный голос соседа Михаила, с которым они сдружились, поднимая из руин старый сарай Павлины Сергеевны, где Кириллу в прошлый приезд так хорошо спалось.

В тот грозовой день, когда старый осокорь, не выдержав напора буйного ветра, рухнул на крышу, Кирилла спасла рыбалка, а то бы лежать ему в обнимку с зелёным другом.

Михаил радостно растопырил руки:

– Держи пять! – зажал он клещами пальцев ладонь расслабившегося за столом приезжего гостя. – Опять на волю потянуло? А я тогда сомневался что ты снова к нам возвернёшься. Врет, думаю, шельма! А ты – вот он! Тута! Это сколько же годков прошло? Погоди, погоди… Да, время-то как летит, а, тетя Поля! – оглянулся он на хозяйку, потирая руки.

– Садись, садись, Михаил! – Павлина Сергеевна пододвинула свой стул соседу, а сама осталась стоять, поглядывая на двух мужиков сквозь улыбчивые очки.

– Ну, тогда давай! С приехалом тебя! – Михаил налил себе сразу полстакана настойки, в мелкой посуде он пить брезговал, прислонился к стоящему на столе фужеру, и одним заходом опрокинул свою порцию в рот. – Ух, хороша!

Двое – это уже компания. Это уже и посидеть можно. И выпить. Это совсем другое дело! Разговор завяжется о чём угодно, только затронь тему. Никаких условностей. Михаил мужик свой, сходливый, с русским характером, который становится особенно открытым во время выпивок.

Вот теперь и закуска пошла вслед за настойкой, только вилкой цепляй.

Павлина Сергеевна принесла из погребка солёных огурчиков, крепеньких, светло-зеленых, как молодые еловые шишки.

Хорошо сидеть! И они с Михаилом теперь сидели, словно два брата вернувшихся после разлуки в родной дом. Как водиться, хлопали друг друга по плечам, рассказывали анекдоты в тему, проклинали Ельцина за развал Союза, жаловались на власть, кунали зелёные косицы лука в крупную желтоватую соль, подцепляли шкварки со сковороды и вроде никогда не жили порознь. Вроде всю жизнь жили рядом и вместе работали в поле: Михаил на самосвале, а Кирилл по своей выучке, учётчиком:

– Кирюха, пошли, добавим!

Пошли к Михаилу в дом.

Он всё похвалялся самогонкой, выгнанной из медовухи:

– Пчёлы у меня злые, как волки. Я из них самогонку делаю! Во! Лошади, а не пчёлы!

– Из пчёл что ли самогонка?

Михаил

шутя поднёс кулак:

– Я те дам – от пчёл! У меня мёду, как воды…

…Кирилл проснулся сразу, словно выпал из родовой утробы. Из омута вынырнул. Отдышался немного. Огляделся – на диване лежит. Непривычно мягкая постель вызывала во всём теле леность и охоту, как в детстве, понежиться. Из открытого окна потягивало утренней прохладой. Хорошо! Всё, чем он жил до этого, осталось за спиной, в другом времени и в другом мире.

Каким образом он оказался здесь, Кирилл не помнил.

Действительно, пчёлы у Михаила – лошади! Кентавры!

Теперь возлежит вот на пухлом диване с высокой резной спинкой. Кирилл нежно погладил вишнёвого цвета полированное дерево. Такие диваны делали старые умельцы-краснодеревщики, унёсшие с собой своё ручное ремесло.

Всё проходит. Уйдёт и он, Кирилл Семёнович Назаров, а что оставит, – растраченное после себя время, да страну, в которой ему довелось прожить свою молодость?

Он про себя, как молитву читал и читал написанные ещё в счастливые времена стихи:

«Чем путь длинней, тем горы круче, а ноша сердца тяжелей…Лёг на плечо счастливый лучик из долгой памяти моей.В его прозрачном, чистом свете в песок рассыпалась гора,где тихий мальчик на рассвете беспечно ладит два крыла.Какие жизнь откроет дали? И кто там кличет у ворот?Да только мальчик тот едва ли рассудка голос разберёт.Узлы, какие перерубит его горячая судьба?Чьи запекутся болью губы у холодеющего лба?!»

Какими путями и перепутьями, по каким камням и колдобинам ходил этот тихий мальчик в надежде поймать свою птицу удачи. А птица оказалась дерзкой и злой, не давалась в руки и больно клевалась…

Время и страна рухнули. И – всё! Звездец! Как говаривает в таких случаях сосед Михаил.

Глава пятая

1

Жизнь в деревне наладилась. Кирилл вставал рано, брал удочку и шёл на Дон, хотя рыбак, надо сказать, он был никакой, да и снасти давно прикупленные к случаю для вольной полноводной реки не годились.

Местные промышляли либо сетью, либо всякими хитросплетениями из неё, а на удочку ловили с лодок, выгребая на середину Дона, туда, где пузырями покачивались на воде мягкие пластиковые бутылки.

Такая ловля на «кусты» судака, щуки, а, если повезёт, то и стерлядки совсем безопасна. Рыбнадзор за удочку не наказывает, хотя таким способом можно выловить рыбы больше, чем за сутки потаённой сетью.

Метод ловли на «кусты», конечно, гениальный, но подлый: аккуратно, несколькими рыбаками подрывается под самый корень большой куст ивняка, топиться на середине реки или на разведанных ямах, привязанный к бороне или к другой какой железяке-якорю. Две-три бутылки над кустом показывают точное его расположение под водой – и всё, садок готов!