Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Рядом с ним странно смотрелся юродивый старичок с воздетыми к тому человеку руками.
Кирилл быстро поднял голову, и холодная струйка с маленьким голубоватым озерцом пролилась под его рубашку прямо на голое тело.
Колюша ласково посмотрел на Кирилла, поднял узкую выбеленную временем ладонь, перекрестил его и сказал на этот раз внятно и с убеждением: «Сын мой! Чти Господа – и укрепишься, и кроме Его не бойся никого».
Назаров, тряхнув лохматой головой, как будто отгоняя от себя недостойное, надоедливое и назойливое, вошёл в храм.
Требовательный и властный голос священника принимавшего исповедь заставил отвечать коротко и внятно: «Грешен! Да, конечно грешен, святой отец! Грешен, грешен и грешен! И неподъёмны грехи мои, и мерзки перед лицом Церкви!».
Вся жизнь Кирилла, непотребная
«Вечери Твоея тайная днесь, Сыне Божий, причастника мя прими; но не бо врагам Твоим повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоём»
3
Причастился Святых Таинств, теперь надо выправлять документы, вытравив из глубин сознания грязь и мирскую скверность…
В органах, получив документы, Назаров спрятал в карман краснокожую книжицу и задумался: идти ли к тому хваткому юристу выправлять лицензию на свой маленький бизнес или погодить.
«Погожу, наверное… Куда спешить? Отдохнуть надо бы… В Сочи, что ли податься?…» – думал он, размашисто шагая по городу.
После посещения храма и принятия Святых Таинств, жизнь его вроде как обнажилась. Словно постыдная девка сняла с себя исподнее на шумной городской площади и предстала перед народом во всей своей похабной и пошлой сущности. Стыдно и больно глядеть на её женские худосочные лядвии.
Что говорить, когда говорить нечего…
Размышляя о себе любимом, он неожиданно понял, что за плечами у него одна звенящая пустота и ничего более. Ничего!
Ему и раньше открывалась эта пустота, но стакан водки с «весёлым народом» заполнял прогал в его судьбе, и снова жизнь представала перед ним не тщедушной похабной девкой, а полнотелой, жадной до ласк бабой. И снова жизненная кутерьма кружила его, затягивая его волю в общий мутный поток событий обыденных и бесцветных.
«Суждены им благие порывы, а свершить, ничего не дано».
Когда-то ему мечталось и пелось, и душа взывала к божественной сущности бытия. И тогда складывались строчки в ритмический рисунок, и получались стихи, пусть и наивные, но честные:
«В летний полдень, до самых пределов,Где встречается небо с землёй,Тень от облака мчалась, летелаИ накрыла меня с головой.Тихий ропот прошёлся по ниве.Загудели вдали провода.На излуке, на самом извиве,Стала тёмною-тёмной вода.Зашумели деревья угрюмо.Птица вскрикнула резко и зло.Невесёлая, горькая думаОмрачила природы чело.Только тень пролетела и скрылась,Птицу. спрятав, притихла листва,И вода не реке заискрилась,И у ног распрямилась трава.Луч на землю упал с небосвода,Распахнулась небесная высьИ опять улыбнулась природа,Отогнав невесёлую мысль».Когда-то он мечтал стать настоящим поэтом, поступить в Литературный институт, ходить по кривым московским улицам, брататься с такими же, как и он, молодыми стихотворцами, задирая голову, читать свои и чужие стихи, но судьба распорядилась иначе, и написалось вот это:
«Заживёт не скоро рана.Рот ладонями зажат.Две звезды в оконной рамеНеприкаянно дрожат.Ничего не видно, только– Небо низкое у лба.Будет узел там, где тонко…Продержись ещё судьба!Две звезды стоят мигучих, —Две слезы моих горючих.Две текучих…»Но,
Спалился бы Кирюша Назаров на московских улочках, сгорая от внутреннего неутолимого жара, который называется творчеством, – «Это он! Это дух с небосклона!..». Серой и пеплом дышит он, и божественным благоуханием небесных цветов. Всё – в одном сосуде. Попробуй, разберись в этом источнике добра и зла, в жгучей крови Медузы Горгоны…
А в монтажном тресте – честь по чести! Под мышкой папка, в папке проектная документация, на площадке рабочие в своих ежовых рукавицах. Совсем, как у него в стихотворении об электросварщике. Вырос вот, возмужал, вошёл в силу, а всё от стихоблудства никак не отойдёт:
«Над парапетами стальнымиИ днём и ночью ходит гром,И хлещут искры проливныеПод ослепительным огнём.На высоте, где всё бывает,Где ветер злобствует, свиреп.Электросварщик добываетСвой трудовой, нелёгкий хлеб.Он рядовой в монтажном тресте,Ещё не чем не знаменит…Как альпинист на Эвересте,На самой маковке сидит.Брезентом крытая одёжа.Земля далёкая под ним,Но на ремне его надёжноСтальной защёлкнут карабин.И он, не пёрышко жар-птицы,Не золочёную дуду,—В ежовых держит рукавицахСвою счастливую звезду.Сидит у края, у обреза,В большие валенки обут…Отдай салют ему, железо,За каждодневный честный труд!»Вот такие обычные строчки про обычное мужское дело…
Писалось и такое о свободном времени монтажного начальства, так сказать «оттяжка» после работы. Стихи называются «Черти»:
«Нагрянув к ночи на моторе,Меняя пиво на вино,В моей монтажной спецконтореИграют черти в домино.Здоровье есть, судьба в зените!Они, поддавшись куражу,Ночные улицы копытя,Не раз ходили по ножу.В дверной косяк, вогнав задвижкуИ сдунув ведьму с помела.Стаканы выставят на крышкуДавно не мытого стола.Огнём нездешним вспыхнут очи…Под улюлюканье и войОни рога свои замочатИ тут же примут по второй.И, повторяя всё сначала,Смахнув под ноги винегрет,Они усядутся, качаяПрава о том, что права нет.Им ничего в сей миг не надо:Не ждут от жизни новостей,Задышат серою и смрадом,Рассыпав кости из горстей.И лишь один, чей взгляд рассеянВ закатных отблесках огня,Сидит, в стороночке косея,Совсем похожий на меня».Если бы Назарову ещё немножечко поднапрячься, поработать над словом, потолкаться среди пишущего народа, из него, наверное, получился бы не строкогон, а настоящий рабочий поэт. Но теперь в нынешних условиях не только рабочие стихи, а и все другие никому не нужны. Правительство быстро вдолбило молодёжи вкус к «Херши». Вливайся!
Решает Кирилл задачу с одним неизвестным, – куда причалить? Стать мелким предпринимателем или… Но об этом «или» он размышлять совсем не стал и повернул домой.