Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
врачей-универсалов. Вериго ведёт амбулаторию, сифилис лечит, гонорею, и на
операциях тоже стоит, и в Сору его выводят помощь оказывать какому-нибудь
гражданину начальнику, мы тут всё умеем. Диплома нет, но так ли это важно? Если
бы Мулярчику предложили баллотироваться в действительные члены Академии
медицинских наук, он бы и бровью не повёл, тут же собрал бы все ксивы
необходимые и, что главное, прошёл бы! А я не хочу, моя цель – делать операции,
всё
Волга сам пошёл к хирургу – так и так, Филипп Филимонович, ваш помощник,
мы его крепко уважаем, допустил ошибку, сильно переживает, вы должны его
простить. Поговорил с ним по-человечески, и Филиппу легче стало, и мне.
Помирились.
А на другой день снова случай со смертельным исходом, ну как назло! Уж
скорее бы он, чёрт подери, освобождался.
Большинство операций были благополучные, но я беру именно те, которые
резко осложняли наше простое житьё-бытьё. Куда проще – кормят, поят, одевают,
обувают, охраняют, проверяют, чтобы ты не потерялся, и ещё работу дают, – вот так
все люди будут жить при коммунизме. Но иногда простая жизнь осложняется. Ехал
хлеборез Ерохин на телеге, как обычно вёз булки из пекарни в Ольгином логу, он
уже бесконвойный, оставалось тринадцать дней, въехал на территорию лагеря,
миновала телега штаб, а тут подбежал хмырь и ударил хлебореза ножом, без слов,
молча. Ерохин не ожидал и всё-таки увернулся, подставил плечо, иначе нож угодил
бы в сердце. Удар был сильным, с намерением припороть. Возможно, Ерохина
проиграли, он отказался уступить хлебное место тому, кому надо. Или не выполнил
заказ блатных, не провёз водку, одним словом, нарушил шариат – сам погибай, а
блатных выручай. Подробности пока неизвестны, но в общем чем-то парень на меня
похож. Шибко честный и сам по себе. Доставили его к нам на телеге вместе с
хлебной будкой. Глубоко пронзена дельтовидная мышца левого плеча, сильное
кровотечение, но рана не опасная, ни один жизненно важный орган не задет. Задача
простая – дать оглушающий наркоз, рауш, у нас есть ампулы с хлорэтилом,
перевязать порезанный сосуд, наложить кожные швы, можно скобки, повязку, и всё.
Но дело было уже вечером. Зазирная ушла и унесла ключи, Пульников наложил
давящую повязку. А на утреннем обходе я своим глазам не поверил – рука раздулась
как бревно, пальцы превратились в култышки, ногти заплыли, страшно смотреть.
Неожиданный, необъяснимый отёк. Перемирие с хирургом удерживало меня в
рамках, но всё же какого чёрта, почему не вызвали вчера Зазирную? Филипп уже
был в трансе, на свободе, не мог вникать в больничные заботы, лучше бы ему уйти
сейчас в баню куда-нибудь, в хвоеварку. Подняли Ерохину руку на подставку, чтобы
улучшить венозный отток, собрали консилиум – Бондарь, Вериго, Светлана
Самойловна, начальница стационара Глухова, Пульников и я, – что мы имеем?
Колото-резаная рана, значительный травматический отёк и уже начальные признаки
гангрены.
Бондарь всегда с улыбочкой, ямочки на щеках, румяный, чистенький, ему в
детсаде работать, предложил взять на операционный стол немедленно, сделать
ревизию раны, найти порезанный сосуд и перевязать. Пульников упёрся: начнём
убирать гематому, удалим тромбы, будет кровопотеря, а консервированной крови
нет. Пульникова понять можно, ему осталась неделя, а Ерохину – две недели, как в
сказке, может, и хлеборез считал дни, и вот досчитался.
«Надо брать на стол, – решила Глухова – Я сама буду ассистировать. Филипп
Филимонович, у вас ещё и старик во второй палате с ущемлённой грыжей. Вы уже
совсем крылья опустили, поработайте каких-то несколько дней». – Хирург вяло
махнул рукой, согласился, пошли в операционную. Зазирная, кстати говоря,
заболела, лежит дома с высокой температурой, послали к ней за ключами, и Глухова
велела мне готовить инструментарий и биксы со стерильным материалом.
Помыли руки, начали. Первым взяли на стол старика с грыжей. Глухова сама
начала – и новокаин колола, и разрез сама сделала. Пульников ей подсказывал, я
подавал инструменты, всё чётко, без паники. Глухова взбудоражена, довольна – сама
оперирует, мычать стала мотивчик под маской, и только грыжевые ворота зашивал
сам Пульников, ответственный момент. Закончили довольно быстро, подняли
старика со стола, халат накинули, и он мелкими шажками, держась руками за живот,
сам вышел из операционной. Взяли на стол хлебореза. Сняли повязку, сняли скобки,
Пульников пинцетом начал убирать гематому, отделил чёрный сгусток, и тут же
хлестанула кровь, да так сильно, сразу красная россыпь на потолке. Ясно – артерия
брахиалис.
«Зажим! Тампон! – хирург промокает, а кровь бьёт, он клацает зажимом,
клацает, не может прихватить, и Глухова тычется, кое-как наложили тампонаду.
Пульников полез дальше убирать гематому, и опять хлестануло. Я уже не тампоны
сую хирургу, а салфетки стерильные, полотенце. – «Много крови! – невольно
вырвалось у меня. – Будто из аорты хлещет». Ерохин застонал. Добавили