Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
две. А вторая отказала, возможно, пиелонефрит. Окончательный диагноз поставит
вскрытие, обязательно в присутствии оперуполномоченного. Бывало, под видом
покойника из морга вывозили живых – в побег. Прозектор Мулярчик рассказывал,
что во время войны умирало столько, не успевали вскрывать, и чтобы не дать
зевака, учредили на вахте бдительную кувалду. Доставляют на телеге трупы, вахтёр
берет пудовый шутильник, и с размаху штампует каждый череп.
живой среди мёртвых, попробуй теперь сбежать. Мулярчик трепло отменное, но в
лагере выдумка в нашу пользу важнее правды. Мы с ним работали бок о бок, делали
одно дело, но он такое рассказывал про нашу работу, я даже вообразить не мог. Он
был творец фольклора, сидел уже лет пятнадцать и был типичный лагерник, мастер
трёпа, любой случай он с ходу перевирал. Бывают книги для взрослых, роман «Дон-
Кихот», например, а надо сделать для детей, «Детгиз» делает. Так же и Мулярчик
всякое событие делал достоянием зековской байки, переиначивал, чтобы всё против
режима, против кума, бил в одну точку и довольно умело. Тоже ремесло своего
рода, есть такие драматурги. Спорить с его подачей было трудно и даже опасно – он
тебя заплюёт. Он всегда будет прав со своим враньём, а ты никогда со своей
правдой. У него, можно сказать, партийность в изображении действительности.
Заходит Мулярчик в палату к блатным и начинает этакой валторной, бронхитным
зековским тембром, глуховато-хрипловатым: «Приканал ко мне в процедурную
Папа-Римский перевязать себе переднее копыто. Поставил термометр между ног и
прёт на меня буром, чтобы я перед ним на цырлах. А я ему от фонаря леплю: ничем
не могу помочь, гражданин начальник, нет стерильного материала, не могу же я вас
перевязывать половой тряпкой. А он на меня рычит, сука – молчать! Перевязывай,
чем хочешь, найди, достань! Но, братцы-кролики, разве я могу позорить свои
честные зековские руки? Нет, говорю, бинтов, гражданин начальник, нельзя вас
инфицировать, ваша ненаглядная жизнь нужна родине и товарищу Сталину. А он
смотрит и видит – на столе у меня лежат бинты в упаковке и по-русски написано во-
от такими,– здесь Мулярчик показывает руку по локоть и покачивает ею
выразительно, артистично,– вот такими буквами написано: «Бинт стерильный». По
слогам прочитал, падла, еле-еле разобрал, у него даже двух классов нету. Хватает
термометр и по горбу меня, по горбу. А мне только того и надо, я ноги в руки, и
дёру. Так и не перевязал, господа босяки».
Зека одобрительно посмеиваются, здесь не имеет значения, верят они или не
верят, главное, Мулярчик попал в жилу, спел правильную песню. А как было на
самом деле? Сижу я в процедурной, выписываю требование в аптеку на завтра,
влетает очумелый Мулярчик: «Атас, режим!» – головой крутит, руками шарит, нет
ли чего у нас тут на глазах запретного? Заходит Папа-Римский. Едва он переступил
порог, как Мулярчик двумя руками выхватил из-под меня табуретку и ринулся к
Папе с таким рвением, будто сейчас уложит его на месте одним ударом. «Садитесь,
гражданин начальник, прошу вас! Слушаю вас!» Лебезил, сопли ронял, сыпал
мелким бисером без умолку, перевязал его по высшему разряду и проводил
фокстротным шагом до выхода из больницы. Никакого термометра, конечно, у Папы
не было, он и без палки хорош, одного его взгляда боятся.
Но Мулярчику надо отдать должное, он умел абсолютно всё – и уколы, и
вливания, и перевязки, банки, клизмы, вскрывал трупы, под микроскопом мог
лейкоциты посчитать и РОЭ определить. Посадили его перед войной, он устроился
санитаром в морге, сначала трупы хоронил, потом начал их вскрывать, кантовался
всё время вокруг санчасти – то хвоеваром, людей от цинги спасал, отвар кружками
выдавал, то раздатчиком в столовой, то медбратом, потом фельдшером, одним
словом – универсал.
Был Мулярчик и нет его, неделю назад освободился, и некому теперь
вскрывать Матаева. Пульников не может, руки для операционной бережёт, чтобы
трупный яд не попал. Олег Васильевич занят на амбулаторном приёме. Ясно, что
вскрывать придётся мне. В институте мы ходили в прозекторскую на Уйгурской,
смотрели, как вскрывают патологоанатомы, но сами не прикасались. Лагерь всему
научит, тем более, моя задача знать и уметь как можно больше. На втором курсе мы
проходили в анатомичке неврологию, требовалось скальпелем и пинцетом выделить
тонкие ниточки на всём протяжении нерва со всеми его ответвлениями. Ассистентка
по анатомии Наталья Арнольдовна Урина поручила мне отрабатывать самый
сложный нерв – фациалис, лицевой, на женском трупе. Я это с блеском сделал,
выделил все паутинки, но в тот самый день, когда надо было демонстрировать
ювелирную мою работу, труп со стола убрали. Оказалось, женщина погибла от
укусов бешеного волка, только сейчас узнали, а вирус бешенства очень стойкий.
Убрали труп, но я не взбесился – ещё одно доказательство, что препарировал на