Небесные
Шрифт:
В первое мгновение Амаалю показалось, что он ослышался, но раздавшиеся среди почтенной публики шепотки говорили об обратном. Он посмотрел на советника. На долю секунды в ответном взгляде уловил тень сожаления, затем Самаах поклонился, и когда на его лицо снова упал свет, на нем уже была маска. Сохраняя почтительное выражение, первый советник вернулся на свое место. Из всех собравшихся на праздник один министр еще не успел поздравить наследника, однако он пребывал в растерянности. Шаг, который сделает сейчас, определит дальнейший путь, за который будет бороться. По одну сторону - верный друг и соратник, которому обязан всем, что имеет; по другую - неоперившийся юнец, которому волею судьбы суждено занять престол. Выбери одного - другой навеки станет врагом. Амааль
Министр вышел на площадку, когда на ней уже никого не оставалось. Слуг он отослал в последний момент, и теперь стоял с пустыми руками. В зале послышался заинтригованный шепот.
– Ваше Высочество, - поклонился Амааль, - позвольте поздравить Вас с этим великим днем и принести мои самые искренние пожелания удачи.
– Господин министр, для меня честь видеть вас на этом торжестве. Я рад, что вы смогли уделить время, чтобы прийти.
– Сказать по правде, мой подарок не более странен, чем дар господина советника. Подобно господину Самааху, я желаю засвидетельствовать свое к вам уважение, но и не только. В придачу к нему я дарю... свою преданность и обещание поддержать вас во всех начинаниях.
В зале никто не пошевелился, но всем своим существом министр осязал произошедший взрыв. Он только что открыто присягнул наследнику, которому бросил вызов первый советник.
ГЛАВА 2
– Мне тут "кумушки" на ушко нашептали, что ты с Хашимовой стайкой связался.
Карим подавился. Бабкины "кумушки" пострашнее царского осведомителя, от последнего можно хотя бы сбежать или отбрехаться, от "кумушек" же спасу не было. Даже чихнуть нельзя без того, чтоб не донесли.
Карим заулыбался:
– Ну что вы, бабушка, какой же Хашим? Какая же стайка? Чтобы я к бандитам примкнул? Не для того вы меня растили, ночами не спали, живота не жалели, чтобы я вам такой черной неблагодарностью отплатил. Каким же нехорошим надо быть человеком, чтобы попрать все ваши уроки и наставления? Не вы ли меня учили, что только честная жизнь, полная праведного труда и забот, достойна уважения? Что лишь она на старости лет приносит ощущение удовлетворения и покойства? Что кривая дорожка и легко заработанные туры приведут ни к чему иному, как к клетке и горьким раскаяниям о содеянных грехах? Что человек, преступивший указы, главные и второстепенные, ради собственной наживы, никогда не сможет в полной мере прочувствовать вкус вареной репы и щавеля? Не вы ли каждый вечер рассказывали о пытках и казнях злостных злодеев, ни разу не повторившись? Не вы ли раз и навсегда внушили отвращение моей нежной детской душе ко всякого рода негодяям и разбойникам? Как же можете вы даже помыслить о том, что я так легко забыл все ваши заветы? Что забыл ваш милый сердцу лик и бессердечно променял его на лицо Хашима? Что попрал ваши просьбы и переметнулся на сторону беспросветной тьмы?
– Рожа от иронии не треснула?
Карим оскорбился.
– Как можете вы думать, что я смею над вами насмехаться? Своими подозрениями вы разбили мне сердце. Никогда боле я не смогу взглянуть вам в глаза без того, чтобы не вспомнить этой горькой минуты, этих сомнений и необоснованных обвинений. Если вы действительно такого обо мне мнения, мне нет места в этом доме, и я немедленно его покину, чтобы одним только своим видом не возбуждать в вашей душе черных мыслей!..
Это было очень кстати. Миска с похлебкой уже опустела, на добавку можно было даже не надеяться, поэтому уходить следовало быстро и красиво.
– Проваливай, только деду сначала помоги. Его опять ревматизм скрутил. И запомни, еще раз услышу, что ты бегаешь под Хашимом, по всему Бараду со спущенными штанами прогоню!..
Сохраняя выражение смертельной обиды, Карим покинул кухню.
– Старая ведьма!
– беззлобно выругался он уже за порогом и опасливо оглянулся. Осознав, что в этот раз остался безнаказанным, расправил плечи и позвал: - Деда! Ты где?
В молочно-белом покрывале, освещенном несильным пока солнцем, показалась голова в съехавшей набекрень толстой шапке. Карим хмыкнул: плывущие сами по себе в липком тумане части тела веселили его до сих пор. Дед махнул рукой и вновь исчез, склонившись над грядкой. Карим привычно пригнулся, чтобы не рассекать шеей вечно холодное небесное море и поплыл по земным тропинкам, чувствуя, как загривок покрывается ледяными капельками воды, оседающими на волосах и тяжелеющем шарфе. Плотная завеса на уровне глаз чуть ниже сменялась полупрозрачной дымкой, у земли рассеивалась вовсе, открывая взору влажную рыхлую почву. Когда добрался до деда, теплая рубаха полностью промокла.
– Чертова погода, - проворчал дед, остервенело выдирая сорняки, - всю душу вытравила. Опять облачно. Когда же солнце-то выглянет? Словно в болоте живем. Хоть бы ветер подул, разогнал бы эту белую грязь. Сколько здесь живу, ни разу не видел два ясных дня подряд. Барахтаемся как лягушки в пруду.
Карим молча помогал, дожидаясь, пока старик выговорится. Наконец, дед успокоился, выхватил из воздуха две тяжелые тучки, сердито столкнул их, поливая бледно-желтую ботву, и перешел к следующей грядке. Карим переместился следом.
– В шайку-то приняли?
– дед понизил тон.
– Какое испытание дали?
Карим просиял.
– Нужно было достать значок осведомителя. Они думали, я домой к нему полезу, или прямо с платья сдеру. Да только я дождался, пока Самрок в источник полезет, да одежу вместе со значком-то и спер.
Дед хохотнул.
– То-то он вчерась домой задами добирался, срамом сверкал. А что Хашим?
– А что Хашим?
– Карим лукаво улыбнулся.
– Задание-то я выполнил. Пришлось ему со мной лобызаться да бокал за меня поднимать.
– Вот же ж плут. Когда на дело?
– Я пока новенький, наверняка сначала будут мелочь давать: рулон там с рынка стянуть или пару кур с огорода цапнуть. Вот когда докажу, что подхожу, тогда начнутся дела посерьезней.
– Молодец, парень. Жить надо ярко, не так, как...
– дед угрюмо сплюнул.
– Дед, я вот только одного боюсь.
– Шептунов этих проклятых?
– Их.
– Ты об этом не беспокойся. Я о них сам позабочусь. Старуха тебя из дома все равно не выгонит, что бы они ей не наболтали... Цыц, вон ведьма идет. Давай через заднюю калитку, я прикрою.
Карим ягненком перелетел разваливающиеся земляные насыпи с пробивающимися дутыми стебельками и растворился в непогоде, слыша за спиной короткие сердитые рыки прирученного деда.
Он ступал упруго и энергично, вжав голову в плечи, чтобы видеть под ногами каменную гладь дороги и не удариться о чей-нибудь плетень или крыльцо. Перед агорой Карим остановился, высунулся из кокона, обвел глазами расстилающийся пейзаж. По городской площади медленно плыли пышные облака, клубясь, завиваясь в колечки, вытягиваясь в длинную нить или собираясь в кучу. Гонимый ветром водяной пар переходил с места на место, сливая облака, насаждая их одно на другое, сталкивая вместе белые шарики и пепельно-серые волны, образуя редкие просветы, полускрытые вытянутыми дымками. Тут и там из неровной движущейся поверхности выбивались отдельные хлопья и клочья, которые, видоизменяясь, быстро вливались обратно в общую массу. К плавающим серым оттенкам добавились теплые золотые блики - миллиарды крохотных капелек и кристаллов на один краткий миг вспыхнули всеми цветами радуги и тут же погасли, разорвав нити с солнцем. Справа и слева из беспрестанно волнующегося тумана выступали стены немногочисленных высоких башен. Пар лизал разбухшие от влаги бревна, выискивал щели, чтобы забиться внутрь, подтачивал подгнившие сваи. Далекий жаркий огонь медленно иссушил излишки воды, постепенно облака похудели, истончились, а затем и вовсе исчезли, вышвырнутые - ненадолго - прочь из города. Осталась лишь рыночная площадь с пустыми в этот час палатками.