Небесные
Шрифт:
Одна за другой открывались двери, на улицы Барада высыпали вялые малорослые жители, все как один с разбухшими от постоянной влажности руками и ногами. Между тяжелых неповоротливых барадцев Карим двигался легко и свободно, отталкиваясь от земли сильными жилистыми ногами. С ним здоровались. С белозубой приветливой улыбкой он отвечал на приветствия, заигрывал с неуклюжими девушками. Таких как он - высоких, стройных, сильных - было немного, его хорошо знали в лицо, любили. Торговцы, раскладывающие товар в палатках, провожали его зоркими глазами, расслабляясь только тогда, когда он попадал в поле зрения следующего бдительного наблюдателя. Карима развеселился от их предосторожностей - как будто они смогут его
– и совершенно естественно прихватил с лотка две пухлые пресные лепешки. С "плаксой" сойдет.
Вскоре агора закончилась. С мощеной площади Карим ступил на улочку. Здесь кривобоких, покосившихся домов было меньше, и отстояли они друг от друга дальше, чем в центре, все пространство между ними было отведено под огороды, где выращивались неприхотливые овощи: скудная репа, жестковатый лук, жилистая свекла, белый корень. Гладкие полированные камни под ногами сначала сменились на мелкие камешки, а затем и на утоптанную землю. У границы города Карим остановился, внимательно осмотрелся по сторонам - не видать ли глаз Хашима или ушей бабки - поднял старый бурый лист коготника и скрылся в чаще.
Здесь открывался совершенно иной вид. В силу понятных причин лес никогда не просыхал, каждая пядь рыхлой почвы старалась выпустить столько зелени, сколько могла, создавая бурную мешанину, а там, где породы были слишком тверды, чтобы укрыть семена, образовывались болота и озера. Деревья и кустарники, покрытые легкими паутинами угнездившихся в нихстригачей, в большинстве своем были бурых или неярко-зеленых цветов, но чем дальше углублялся в лес Карим, тем сочнее становилась растительность - путь лежал через долину горячих источников. Заходить в саму долину Карим не стал, уже давно протоптал тропу в обход, но от лишней одежды избавился - духота стала знатная. Идти стало тяжелее: земля то проваливалась вниз, то круто прыгала вверх, клейкая почва и гибкие растения подолгу не отпускали ноги, и когда Карим выплюнулся на поляну, он был уже порядком растерзан.
В старой колокольне у кромки голубой поляны он провел весь день. Выспался, вытащил из тайника и перебрал сокровища, очистил от ползучего сора две могилки на Краю Мира, перекусил лепешками, перемерил старые странные платья, починил ступени, убрался наверху, а с наступлением вечера вернулся обратно в Барад - на сходку.
Встречались в мельнице. Одна за другой из всех дырявых закоулков появлялись низкие коренастые фигурки и, замешкавшись, исчезали в дверях - называли пароль. Крот стоял у входа, следил, не привел ли кто за собой осведомителя, но Самрок отлеживался дома. Хоть Карим и подбросил потом значок на крыльцо, осведомитель не показывался, переживал.
Расселись в круг на пыльных мучных мешках, дожидаясь Хашима. Тот явился последним, важно встал в центр, поднял руку и выкрикнул:
– Вовек Ксалту!
– Вовек Ксалту!
– взметнулись в воздух одиннадцать рук.
Карим заинтересованно захлопал ушами - такое приветствие он слышал впервые. После сходки обязательно спросит, что это значит. Хашим обратился к нему:
– Твоя первая сходка. Внимательно слушай и запоминай, отныне ты с нами вовек.
С этим бы Карим поспорил: не так давно из стайки Хашима исключился Горок - объявил на очередном собрании, что женится и развлеченьям конец. Хашим за ним тайком две недели бегал, упрашивал вернуться - Карим подглядел. Но уличать во лжи не стал, только закивал и грозно нахмурился.
Сходка Карима совершенно разочаровала - каждый по очереди вставал с места и с пышными, несвязными, а порой и совершенно бессмысленными речами вручал главарю какую-нибудь сворованную мелочь: глиняный горшок, прохудившиеся сапоги, битую посуду. Карим даже задался вопросом - было ли то действительно украдено или же притащено за ненадобностью из дома? Сам Карим в
Витиеватыми фразами Хашим поблагодарил своих подданных и распустил собрание, условившись встретиться в том же месте через неделю.
– Тебе повезло, - сказал КаримуОндор, - вчера в стаю приняли, а сегодня уже на сходку попал. Я свою сходку шесть дней ждал, ночами не спал, волновался, все думал, что здесь и как. Даже представить не мог, что будет так... здорово.
– Даа, - протянул Карим, - место действительно поражает воображение, такое запущенное и мрачное, что сразу навевает на мысли о гордой общине, а само собрание воистину поразительное: подношение преданными людьми бесценных даров самому известному властителю города. Столько впечатлений за один день, что и целой жизни не хватит, чтобы осмыслить.
– Вот-вот... и я также... я так рад, что меня приняли... Ты же знаешь, я тут особо никому не нужен... Только Хашим согласился... Взял к себе... Заботится.
– Величайшей души человек, - согласился Карим.
– А знаешь, я ведь сначала против был, чтоб тебя брали. Ты ведь от нас всех отличаешься. И внешне, и... Постоянно где-то пропадаешь, что-то придумываешь, что-то ищешь. Я думал, ты в стаю из любопытства хочешь, не взаправду, а понарошку, чтобы посмотреть, как тут, изнутри. А для меня община - это все, это моя жизнь. И я очень не хотел, чтобы пришел такой посторонний как ты и все высмеял. Но ты понял. Здорово, что я тогда ошибался. Добро пожаловать в стаю.
Кариму стало стыдно, но он широко улыбнулся и хлопнул Ондора по плотному плечу.
– Это несерьезно, - рассказывал он позже деду, - они носят ему всякий хлам и поклоняются как божку. Будто дети, ей-богу.
Они находились на плато выше Барада, выше уровня табачной дымки. Над их головами был другой слой: ни разу ни пушистый и не мягкий, а сплошь вытянутый и перистый, но совершенно безвредный. Подъем по узкой тропке старик преодолел с трудом, теперь сидел на деревянной скамье и рассерженно пыхтел - старость в этом богом забытом краю давалась нелегко. Карим гарцевал вокруг: переворачивал и ворошил солому, раскладывал чаши, миски и горшки, разводил огонь в печи, попутно смешивал в одном чане золу с пеплом, глиной и опилками, мял прошлогоднюю кашицу в деревянной кадке, критично оценивал навес и ни на секунду не замолкал.
– А то испытание, которое они мне дали? Я практически уверен, что это было самое рискованное и опасное дело за всю историю правления Хашима. А поручили его мне, потому что не хотели принимать - мол, слишком сильно от них отличаюсь. А эта рухлядь, которую они ему таскают? Да у нас и в сарае такого нет. Это же просто смешно! А сама сходка состоялась на мельнице, мы сидели на тюках из-под муки - очень по-злодейски. Я ожидал много большего: секретных миссий, грандиозных планов, неожиданных тайников с награбленным добром, смертельных схваток с другими общинами или хотя бы захватывающих погонь. Ну или побегов от осведомителя, на крайний случай. Кстати, давно хотел спросить - почему его называют осведомителем? То есть, все знают, что он докладывает о происходящем царю, но как он это делает? Он хоть раз видел живого царя? И вообще, хоть раз ему что-то сообщил? Потому что у меня такое ощущение, что царь о нашем существовании даже не подозревает, потому что в противном случае с нас взимали бы дань. Так если царь не знает о нашем существовании, каков тогда смысл в существовании осведомителя? Ведь он уже давно не выполняет того, для чего поставлен, а раз так, никакой властью он не наделен. А раз и власти у него никакой нет, то и опасаться его стоит не больше, чем комара. Я ведь прав?