Небесный летающий Китай (сборник)
Шрифт:
Я вдруг увидел в этом заговор. Книговор – я повертел слово на языке и начал с ним забавляться. При ударении на первом слове получится тайный умысел, преступное буколзновение; при ударении на последнем – вердикт. О воре, крадущем книги, я думать не стал, как и воре, в книге выведенном. Эти фигуры существовали отдельно и лишали деятельного начала собственно книги. А начало в них было. Книги, скорее всего, шушукались за моей спиной, и ударение на втором слоге слова, мною придуманного, соответствовало модулю их пыльного общения. Когда я спал, они ликовали, так как время мое истекало. Им нравились мои запои и отлучки. Они любили обеды, потому что к столу я брал одно и то же, давно заученное наизусть, и заговорщикам, собравшимся навсегда от меня ускользнуть,
Вернувшись домой и уперев руки в боки, я постоял перед шкафами. Клянусь, все эти книги взирали на меня исподлобья, хоть я и не знаю, откуда взялся у корешков лоб. Я погрозил им пальцем. Для меня стало делом принципа найти на них управу. Конечно, о том, чтобы взять и назло прочесть их все, не приходилось и думать. Но можно было выявить, так сказать, заправил. Найти те, которые я не прочел бы заведомо, когда бы не осознал их мелочное торжество, теперь преждевременное. Оставалось придумать стратегию. Я понимал, что эта задача не из простых. Мне предстояло не столько выработать правильный метод, сколько исключить неправильные.
Перво-наперво я отказался от мысли пораскрывать все подряд и прочесть по странице. Философия «не съем, так понадкусываю» здесь не годилась. Я не прочту ничего, а время потеряю. Затем я отверг книги наверняка скучные. Их у меня хватало, спору нет, но все подозреваемые должны иметь равные шансы. Ясно, что я не возьмусь за телефонную книгу. Участвовать будут лишь те, кого я могу прочесть с одинаковой вероятностью. Круг сузился, но все равно был огромен. Можно попробовать наугад. Я закрыл глаза и выдернул первый попавшийся том. Взглянул на обложку – читал. На всякий случай раскрыл и обнаружил, что не помню ни слова; это было досадно, но здесь ничего не поделать. В конце концов, говорят, что ничто не забывается, и человек в последний миг вспоминает решительно все, с чем когда-либо соприкоснулся. Любопытно – случилось бы что-то подобное на рельсах, в свете огней? Я не задумывался об этом.
Итак, прочитанное тоже исключалось. Тут до меня дошло очередное коварство: произведения давно знакомых авторов. Стоит собрание в десять томов, прочитаны два; велики ли шансы освоить восемь оставшихся, когда вокруг сотни неизвестных имен? Я включил этих мерзавцев в список. Он выглядел бесконечным.
Я отправился спать, и во сне мои шкафы распахнулись. Фолианты порхали, подобно потревоженному воронью. Они валились и валились с полок, строй за строем, намекая на бездны, скрывавшиеся за их сомкнутыми рядами. Я зарывался по пояс, пытаясь выудить того или иного беглеца – тот забивался в щель, жался к плинтусу, активно покрывался пылью. Я отдирал стеллажи, и вместе с ними выворачивал гвозди, кирпич и проводку; проваливался к соседям, которые оказывались головорезами, а книги пели победную песнь – им все-таки удалось меня провести.
Проснувшись, я понял, что мой метод порочен. Так я ничего не найду. Все они были одинаковыми злодеями и совершенно этого не скрывали – наоборот, выпячивали корешки. Разоблачать было некого, все стояли тут. Чем может кончиться это следствие? Если бы я писал книгу – как бы ее завершил? Финал сентиментальный номер один: я натыкаюсь на ветхое собрание сказок, которого не брал в руки с детства. Мне смутно помнилось, что оно где-то в коробках. Итак, я нахожу его и погибаю от разрыва сердца, не в силах вынести соприкосновения с безоблачной юностью. Финал сентиментальный номер два: из книги выпадает письмо от забытой возлюбленной, которого я в должное время не обнаружил. Она сообщает мне, что пьет соляную кислоту не почему-то, а исключительно из-за меня; эта новость переворачивает всю мою дальнейшую жизнь, и мне становится
Мне пришло в голову, что дело может быть не в книжке, а в авторе. Почему бы не существовать литераторам, которые создают одно убийственное произведение за другим? Вот и в моем шкафу стоит эта бомба. Я вытащил злополучный том и повертел в руках. Автор жил сетевой жизнью, и я написал ему вопросительное письмо: известно ли уважаемому сочинителю, что его деятельность опасна для здоровья и жизни читателей? Ответ пришел быстро, писатель был лаконичен и груб. Я с облегчением решил, что теперь у меня есть уважительная причина не читать его книгу и не жалеть об этом.
Я дал себе слово снести ее на помойку. Рядом, кстати сказать, стояла другая книга, о которой я давно позабыл, а прочесть хотел. Ее я выложил тоже – с нее и начну, ибо поиски поисками, а время идет, к вящему удовольствию переплетов и примечаний. Отступив на шаг, я полюбовался обеими. Первую прочту, вторую выкину. Но как же быть с остальными? Как мне найти хотя бы одного недоброжелателя, абсолютно уверенного в победе?
И тут меня осенило. Я ошибался с самого начала и ставил лошадь перед телегой, тогда как метод буквально напрашивался. Я попробую, и если получится, то напишу обо всем подробно, прямо завтра, как только выброшу эту вредную, хищную, хамом написанную макулатуру. Но если ничего не выйдет, я признаю поражение и оставлю мое повествование как есть. Меня немного согревает мысль, что его тоже мало кто прочтет, хотя оно будет у всех на виду. И даже если кто-то прочтет, оно все равно останется непрочитанным, потому что алгоритм, мною придуманный, я спрятал в тексте – зашифровал его так, что никто не найдет.
Но все-таки мне обидно, что этого не оценит ни одна живая душа.
Поэтому я все-таки расскажу.
Завтра. Когда выброшу книжку и вернусь с помойки.
Изнанка
Осип явился в здание Речного Вокзала задолго до отправления.
Он не любил опаздывать и всюду оказывался за полтора часа до срока. Осип постоял на пристани, любуясь прогулочным теплоходом. Помахал отплывшему речному трамваю, улыбнулся речному такси. Больше заняться было нечем, но Осип не огорчился. Он умел обнаружить развлечение в себе самом. Впрочем, запасам забавного имелся предел, и Осип решил экономить, поискать себе внешний источник.
Вокзал недавно отремонтировали. Полностью перестроили. На месте старого обшарпанного ампира выросло элегантное стеклянное строение, исчерченное сверкающим металлом. При входе установили рамку-металлоискатель, поставили охранника. Внутри провели эскалаторы, протянули галереи, распылили ароматизаторы. Открыли богатые бары – ирландские, шотландские, валлийские и английские; завезли кухню народов мира. Невидимый вайфай пронизывал пространство и насыщал его новостными потоками. Магазинные манекены оделись настолько блистательно, что больше ни в чем не испытывали нужды и навсегда окаменели.
Осип походил, много где побывал. Отведал спагетти, осмотрел цветочный павильон, вымыл руки в туалете, постоял возле механического массажного кресла. Наконец, заметил коридорное ответвление, куда пока не ходил; из-за угла подмигивало розовым. Осип свернул в этот рукав и нашел там кабинку под мерцающей вывеской «Экспресс-Удовольствие». Внутри звучала неопознаваемая музыка того же репертуара, что ненавязчиво журчит в столовых беглого насыщения. Отверстие в стенке. Платежный терминал. Эротические журналы на столике и объявление, запрещающее вход несовершеннолетним и пьяным.