Небесный летающий Китай (сборник)
Шрифт:
– Руслан? – удивился Господинчев. – Что за Руслан?
– Мсье Берлинго крестился в православную веру, – быстро объяснила Маша. – Это его христианское второе имя.
Гардемарины переглянулись. Они не были уверены, что новое имя подобрали из святцев. Не было уверенности и в Маше, и та кусала губу, проклиная себя за болтливый язык.
– Да лекарь ли был покойник? – усомнился Каретников, жертвуя приятностью в глазах дамы ради оправдания сомнений, которые все более явно проступали на лицах его спутников. Сам того не зная, он помог ответчице
– Лекарь, каких не видал свет, – Маша поднялась с лавки. – Пойдемте со мной, господа. Я дам вам полное подтверждение честности и чистоты этого человека. Его чудодейственный пульвис излечит ваши недуги, и вы воспрянете духом. И повернете коней, ибо снадобье это зело потребно в Российском Государстве… Заполучив его, государыня не замедлит простить вам губительное неведение.
11
Новолуние. Полосатую будку заметает метель. Качается жалкий фонарь. Игрушки зимы – и будка, и фонарь, и служивые люди, охраняющие подступы к невскому полтергейсту.
Тягучие крики, расслабленное пение. Кони ржут, налетая из мрака; гремит, словно чертова табакерка, расхлябанная подвода, заваленная мешками, ящиками и сеном. Из подводы вяло ругается женский голос:
– Ничего не скажешь – действительно мягко, господа!
Солдат, помахивая фонарем, заступает дорогу. Присматривается, тщится разобрать в темноте лица ездоков.
Разглядев, содрогается.
Призраки! Полуночные демоны, арктические бесы!
– Стойте, окаянные!
И в левую руку, из правой, к фонарю – ружье. Свободные пальцы неистово чертят крест.
– Го-олубчик… остынь… возьми у меня за пазухой… там царская бумага… пошарь, возьми…
Солдат, проваливаясь в снег, с опаской подходит к подводе. В ней – трое; двое других обмякли в седлах.
«Никак, поморожены?»
Да, не иначе. Язвы, струпья, ввалившие щеки, заостренные носы.
«Не святки ли нынче? " – с пустой надеждой вопрошает себя солдат. Не святки, и путники – не ряженые.
– Поторопись, служивый… У нас до государыни дело… Везем вернуть похищенные ларцы, да снадобье чужеземное от многих хворей…
Движения замедлены, речь растянута. Внезапно тот, что ближе, разевает в улыбке синюшную беззубую пасть. В нос солдату бьет чудовищный запах. Назад! Пресвятая Богородица, прости и помилуй!
Всадник снимает треуголку, подставляет взопревшее чело ледяному ветру. Батюшки светы, да он лыс, аки… аки…
Но вот и бумага. Солдат не читает, ему не до нее.
– Поезжай!…
И в мыслях добавляет от себя: «Сгинь, нечистая сила!»
– Вперед, господа! Надобно поспешать!
Спешки в голосе нет. Барышня ворочается и стонет, потирая отбитые бока. «Поедете в подводе, госпожа, – так, пошатываясь, распоряжался перед отъездом Паншин. – Вам будет мягко, ларцы потесним. И дитяти покойнее».
Маша, дабы оградить себя от знаков военно-морского внимания, сочинила, будто она на сносях и желает во что бы то ни стало сохранить плод как память
«Нехристь, из язычников», – упорствовал ревнивый Каретников – сдаваясь, впрочем; он окончательно сдался, когда познакомился с первой, но далеко не последней дозой.
…Солдат спешит в караульное помещение. Запирается, дрожит.
Снаружи воет вьюга, мешаясь с нестройной песней:
– Не-е ве-еешать нос!…
– Путь открыт, господа гардемарины!
12
Когда построили машину времени, возник естественный вопрос о ее использовании. Гагенгум, младореформатор в летах, обладал хорошей практической хваткой. Он быстро нашелся с подходящим предложением, которое сулило государству огромные барыши.
– Машина времени – это то, что сейчас нужно, – такими словами он начал свое выступление. – Ее-то нам и не хватало. Я думаю, что теперь мы сумеем решить проблему захоронения радиоактивных отходов. Мы распахнем ворота и скажем всему миру: добро пожаловать. Деньги хлынут рекой. Если мы отправим отходы в будущее, нам не понадобится проводить решение через Думу. Не будет никакой огласки. А выгода будет огромная. Нам простят все долги и будут упрашивать взять еще.
– М-м, – поднялся министр экологии. – Каковы наши возможности? Насколько мы можем углубиться в будущее? На пять лет? Десять?
– На триста-четыреста, – ответил министр тяжелого машиностроения.
– А в прошлое нельзя?
– К сожалению, нет. И не удастся в ближайшее столетие. Только если обратно к нам, из будущего.
– Жаль! – министр экологии поджал губы, снял очки и начал протирать их замшевой тряпочкой. – В прошлое – гораздо спокойнее! А в будущее – нам же там жить!
– Не жить, – убежденно прошамкал беззубый Гагенгум.
…Потом у него состоялась приватная беседа с премьером.
– Я предлагаю дополнить наш проект секретным протоколом, – предложил Гагенгум.
Премьер-министр задумался и почесал знаменитое родимое пятно, известное всей планете.
– Что-то незаконное? – нахмурился он.
– Не больше, чем всегда. Все под контролем. Но в будущее придется отправить еще одного человека. Ушлый малый, сноровистый, зовут Хайратьян, славная мордашка. И хромосомная аберрация совсем небольшая.
– Почему – Хайратьян? – усмехнулся премьер. – Это прозвище? У него что – шевелюра?
– Избави бог. Лысый, надежный. Горячий сторонник свободного предпринимательства.
– А последствия?
– Никаких. Иначе мы бы о них уже знали. Но посудите сами: операция задумана так, что в случае непредвиденного развития событий все эмиссары должны будут вернуться из будущего во вчерашний день. Они не вернулись. Значит, все устроилось, как нельзя лучше. Мы с вами сидим, беседуем, как ни в чем не бывало… Уроды среди нас не значатся…
– Смета готова?
– Прошу, – Гагенгум подал хрустнувший лист, исписанный каллигофреническим почерком.