Небо на двоих
Шрифт:
Тут уж я оттянулась по полной: сделала, наверное, полсотни снимков. А затем расстелила ветровку на камнях, присела под деревом и съела бутерброды. Они пошли за милую душу. А вот к пиву не притронулась. Напилась чистейшей и холодной, аж зубы заломило, воды из крохотного родника, бившего из подножья скалки, вблизи которой я устроилась.
Было абсолютно тихо. Лишь ветер шуршал в кронах деревьев, да иногда с его порывами, долетал странный звук, похожий на мелодию, выводимую каким-то музыкальным инструментом. Я посмотрела на ту сторону каньона, где поднималась пологая зеленая гора. Ближе к вершине – пастушеский шалаш. Возле него какие-то постройки. На склоне горы паслись коровы, кони и виднелась фигурка пастуха, который сидел в стороне от своего стада.
Но пришла пора двигаться дальше. Вожделенная крепость была совсем близко – на вершине утеса, который выступал над лесом, как гигантская челюсть древнего ящера.
Судя по высоте солнца, время приближалось к полудню. Но, отдохнув и подкрепившись, я шла быстро и радовалась, что прежние навыки потихоньку, но возвращались. К подножью утеса вела заросшая, местами пропадавшая среди кустов и камней тропа. По ней давно не ходили. К моему удивлению, тут и там среди обломков известняка виднелись красноватые пятна. Я нагнулась и подняла… кусок керамики. Неужто обломки древних кувшинов просто так валяются под ногами? Это ж, наверное, раздолье для археологов! Или их не пускают в заказник?
Я шла по тропе, не поднимая головы и тщательно смотря под ноги. Карман куртки оттягивали уже несколько обломков. Взгляд выхватил голубое пятнышко – крупную бусину, а рядом – толстый зеленоватый осколок стеклянного сосуда. Вероятно, для серьезного ученого мои находки ничего бы не значили. Просто мусор, хоть и древний. Но я радовалась им, как малый ребенок радуется новой игрушке.
К вершине вели не меньше полусотни крутых ступеней, но я все равно полезла вверх. Из-под ладоней порскали юркие ящерицы и крупные жуки. Пот заливал глаза, в горле пересохло. Преодолев треть пути, я подумала, что погорячилась, решив лезть сюда, на половине – что сглупила по полной, а на подходе к развалинам – что, наверно, умру на одной из последних ступеней, и никто никогда не обнаружит мое бездыханное тело здесь, потому что вряд ли найдется еще один дурень, который вздумает переться в эту чертову гору.
Верхние ступени сильно заросли кустарником, я на последнем дыхании продралась сквозь цепкие ветки. И почти упала на горячие плиты, которые когда-то были крепостной кладкой. Но отдышалась довольно быстро: все-таки не предавалась порокам – не пила и не курила, поэтому вскоре пульс забился ровно. Я села, прислонившись к стене башни, и огляделась.
Наружная кладка бывшей крепости состояла из крупных, чисто обработанных глыб известняка с соблюдением рядов в духе самых высоких античных традиций. По крайней мере, похожую кладку я видела то ли в Греции, то ли на Кипре. За башней находился обширный двор, огражденный стенами, которые охватывали вершину кольцом. На камнях – все те же разомлевшие под полуденным солнцем ящерицы. Вокруг – буйные заросли леса, затянутого колючками и лианами. Зеленый мягкий мох толстым слоем накрыл древние камни, а под шуршащим навалом листвы лежали столь же древние обломки. В этой дикой чащобе я отыскала фундамент еще одной башни, но ближе не полезла. Опасалась, что застряну в колючках.
Но самое главное, я выполнила то, что хотела: добралась до руин, до одури пофотографировала. И присела на камне передохнуть в предвкушении обратного спуска и возвращения домой. Домой? А почему бы и нет? За то время, что я здесь продержусь, дом Вадима станет и моим домом. За приличную сумму в баксах, естественно!
Солнце уже перевалило зенит и клонилось к западу. Что ж, посижу с полчасика, подумала я, полюбуюсь пейзажами и с легким сердцем – вниз. К этим руинам я уже никогда не поднимусь. Даже под угрозой высылки за сто первый километр. Хотелось пить, но я знала, что ручей неподалеку, только спуститься по склону…
Я сидела, прислонившись спиной к старой стене. Солнце жарко припекало. Кузнечики оглушительно трещали в траве. В воздухе стоял сильный запах разогретых папоротников. Я чувствовала, как в теле струится кровь и как расправляются каждая клеточка, каждый нерв и каждая жилка. Голова кружилась, и все, что я видела, плавно, словно покрывало тумана, поднималось вверх и плыло куда-то. Плыла земля, на которой я сидела, плыли горные хребты с заснеженными вершинами, плыли далекие зеленые холмы со светлыми крышами домов и едва слышными звуками: детских голосов, петушиной переклички, ленивого бреха собак. Плыл каньон в сиреневой дымке, прорезанный серебряной лентой реки, и плыло бездонное небо, в котором медленно кружила огромная птица, едва заметно взмахивая крыльями…
И вдруг – свист над головой, словно пронеслось звено реактивных истребителей. Я вздрогнула. Тревожное, быстрое-быстрое «Ой-ой-ей-ей!» разнеслось над сопками. И я заметила крупных птиц. Бросившись с ближней скалы, они летели вниз стремительно и красиво. И почти не работали крыльями. Планировали, как дельтапланы, и кричали в лете тревожно. Видно, что-то напугало их. Улары! Надо же!
Я шесть лет ходила в горы и никогда не задумывалась: а как они звучат? Какой звук самый характерный для высокогорья, по которому ты безошибочно определишь, где именно находишься? Что это – перезвон ручьев, сбегающих в солнечный день по леднику? Или, может быть, порывистый ветер, треплющий палатку и бросающий в нее горсти сухого снега? Удар камня о камень, звук камнепада? Гром и грохот снежной лавины? Нет! Ветер – везде ветер, звон ручья можно услышать в лесу, по камням ходить и у реки. Лавина? Да, с ней встречаешься не так уж и часто. И все-таки есть звук, единственный и неповторимый, который услышишь только в горах. Услышишь – и не забудешь никогда.
Утром высоко в горах холодно. Ущелья еще полны ночной мглой, а тихие громады вершин стоят уже в ожидании солнца. Небо постепенно становится ярче, дали яснее, тени резче. Первые лучи еще не легли на серые снега вершин, не зажгли их розовым цветом, а уже далеко по ущелью разносится крик улара. Эхо подхватывает его и несет по ледникам.
– Фью-уть-юу, уууль-люуу-ююю-ууу! Проснитесь, горы, утро на подходе!
Скоро закапает с черных блестящих скал вода, посыплются с грохотом оттаявшие камни, заговорят на леднике стеклянным звоном ручьи в своих ледяных руслах, глухо заворочаются подо льдом жернова ледниковой мельницы…
– Уууль-ууль-фью-уть-ююу! Утро! Утро!
В Европе улара нет. И от этого горы Франции, Италии, Швейцарии казались мне всегда какими-то… ненастоящими. Чего-то в них не хватало. Обилие дорог, гостиниц и ресторанов, подъемников и хижин, установленных на ледниках и даже над ледниками, разнообразных примет цивилизации предостаточно, а вот улара не слышно.
Индийские врачи много лет назад лечили больных пением птиц. Эффект лечения происходил, видимо, не столько от самих звуков, сколько от рождавшегося внезапно ощущения свежего воздуха, солнца, дуновения ветерка, весенних запахов, от всех красок лугов и лесов. Ощущения эти слиты, но достаточно одного только звука, чтобы воссоздать, воспроизвести в воображении все остальное, крика улара. Тогда возрождались в памяти горы, раннее утро и убегающие вверх по крутым каменистым склонам большие птицы с белыми перьями в распущенном хвосте.
Я вздохнула. Растяпа! Забыла, что под рукой фотокамера. Уларов редко удается увидеть вот так запросто, как сейчас. Они мастерски прячутся среди камней и зарослей. И будет ли еще возможность увидеть их близко?
Поднявшись на ноги, я надела ветровку и отправилась к спуску с горы, продолжая ругать себя за бестолковость. Но впереди меня ждала новая встреча, на сей раз не столь приятная.
Глава 15
Я ступила на лестницу и присела на корточки, примериваясь, как спуститься по высоким ступеням без потерь. И услышала тихое рычание. Я подняла голову. Чуть правее, на расстоянии двух-трех метров я увидела небольшую дворнягу, худую, с подведенным от голода брюхом. Она заметила мой взгляд и снова зарычала, задрав губу и показав небольшие, но острые клыки.