Небо падает
Шрифт:
— Не это украли, старец, — ответил Чиун. — Много еще нефрита в мире. И мы можем получить его. А золота можем получить еще больше. И всегда найдутся мастера, которые вырежут статуи. Есть и ценное дерево, и янтарь, и алмазы — больше, чем может вместить этот дом. Все это можно заменить или вернуть, чем я теперь и собираюсь заняться. Но украдено было не это, — повторил Чиун и ненадолго замолк — гнев поднялся в том совершенном сосуде, которым было его сердце.
— А украли они наши достоинство и силу. Осмелившись ограбить этот дом, они подняли руку на Дом Синанджу, замахнулись на его силу и репутацию.
И тогда Чиун доверился старику и сообщил ему, что тот, кого он готовит себе в преемники, не приехал вместе с ним, чтобы отомстить за бесчестье.
— Я видел его, когда он приезжал сюда. Он показался мне благородным… для белого.
— Нетренированному глазу он кажется белым, — сказал Чиун. — Но только сейчас он повел себя как белый. Никогда больше не повторяй таких слов.
— Не буду, — ответил старик, для которого слово Чиуна было законом.
— Тот, кто должен был стать моим преемником, даже не выказал уважения к сокровищам Синанджу. Он отправился помогать белым спасать мир.
— О, нет! — воскликнул старик.
Он даже представить себе не мог такую неблагодарность. Сердце его содрогнулось от горя. И тогда Чиун решил доверить простому крестьянину еще одну тайну.
— Он считает, что небо рушится, — шепнул Чиун. Такую печальную вещь дальше обсуждать было невозможно, даже с таким достойным человеком, который всегда хранил верность тем, кто давал ему пищу.
— Он что, безумен?
— Я думал, что за столько лет он преодолел свои дурные привычки. Можно учить и учить. Но что-то от белого в нем осталось.
— Все еще белый? — поразился старик.
— Чуть-чуть. Немного. Со временем пройдет. Он воспитывался среди них. Но сейчас я должен действовать в одиночку.
В столице Северной Кореи Пхеньяне следили за каждым шагом Мастера Синанджу. Как он сошел с самолета, как прибыл в деревню, что там делал.
Все эти сведения передавались в кабинет, о существовании которого знали немногие, а те, кто знал, подходили к нему со страхом.
Там не было ни ковров, ни больших окон. А если бы окно и было, оно выходило бы прямиком в основание скалы. Здание уходило под землю на восемь этажей и было построено во времена империалистического вторжения на родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был свинец, и все было залито бетоном.
Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев, то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы.
Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть.
Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без предупреждения.
Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова.
Когда они — по пропуску — входили в эту комнату, обычно у них были влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее несколько раз отрепетировано.
Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы Народно-демократической республики Северной Кореи.
Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки.
В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим подчиненным. А сам он интересовался только одним — что происходило и происходит в деревне Синанджу.
Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в Синанджу.
У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута — слишком часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы.
Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан знать, что говорил Мастер?
— Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать, что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, — сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать так, чтобы тот об этом не узнал.
И он не собирался огорчать Великого вождя Ким Ир Сена подозрениями Мастера Синанджу в том, что народно-демократическая республика за ним шпионит. Саяк Кан настоял на том, чтобы вождь отбыл из страны до приезда Мастера Синанджу, и Ким Ир Сен направился в Йемен со своим сыном. К сожалению на современных самолетах расстояния преодолеваются столь быстро, что знакомство с экономическим расцветом марксистской страны на Арабском море заняло у великого вождя только полдня. А надоел ему Йемен за пять минут.
— Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и все становится понятно, — сказал Пожизненный президент Северной Кореи.
— Мне очень жаль, но вам не следует возвращаться домой, пока все не будет безопасно.
— В хорошо вырытой канализационной яме больше экономического прогресса, чем во всем Йемене.
— А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, — сказал Кан.
— А есть ли вообще интересные социалистические страны?
— Да, но только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ президент.
— Тогда поторопись, Саяк Кан.
— Вы же знаете, товарищ президент, я не могу торопить Мастера Синанджу. Я готов отдать жизнь за наше дело. Но ничто не может заставить меня торопить Мастера Синанджу.
— Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии?
— Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент.
— А еще какая страна есть?
— Танзания.
— А там что делать?
— Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно.