Небо падает
Шрифт:
— А какая-нибудь белая страна?
— Восточная Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то, что они пытаются перелезть через стену, которую сами же построили, чтобы отгородить врагов.
— Нет.
— Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника.
— Неужели нигде нельзя развлечься?
— Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма.
— Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, — сказал Ким Ир Сен.
Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил об унижениях,
— Мы гнули спину перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не было никого, кто бы не вешал ярмо на нашу шею. Но во все времена у нас была одна слава — Дом Синанджу. Во времена всенародного позора только Мастера Синанджу были гордостью народа. Да здравствует Дом Синанджу, Мастера Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной!
Так говорил Саяк Кан на собрании, где присутствовали все генералы и директора предприятий. Молчанием были встречены его слова, и многие подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость.
Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил и почет, и уважение, получил, потому что тишину тогда нарушило только несколько тихих хлопков — это аплодировал сам Ким Ир Сен.
И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо Мастеру Синанджу.
— Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда. Если он не хочет покидать деревню, передайте, что я прошу позволения прибыть к нему.
Это было передано по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он велел какому-то ребенку сбегать в дом, где находился Мастер Синанджу и передать Чиуну лично, что его ожидает сообщение. Офицер обещал ребенку монетку в награду.
Естественно, сам он не посмел туда отправиться. Ребенок вернулся и передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с каким пхеньянцем, и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор.
Дрожащими руками он взял сделанный, как и вся корейская техника, в России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами.
— Мастер Синанджу не желает отправляться в Пхеньян, хотя я лично нижайше просил его это сделать. Просил.
— Что именно он сказал? — спросил Саяк Кан. Холодный ветер с моря задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело.
— Он сказал, уважаемый товарищ Кан, что он не желает разговаривать с пхеньянцами.
Наверняка что-то произошло с русским телефоном, потому что офицеру показалось, что Саяк Кан рассмеялся.
— Пусть ребенок, любой ребенок покажет Великому Мастеру учебник по истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера
— И что потом, уважаемый товарищ Кан?
— Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему.
Офицер отдал ребенку монетку и отослал назад к мастеру Синанджу. Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут показался Чиун, он шел из деревни и его золотое кимоно развевалось победным флагом.
В руке мастер Синанджу держал школьный учебник.
— Отвезите меня в другую деревню, — приказал Чиун.
Офицер поспешно освободил место в машине для Мастера Синанджу, и они отправились в расположенный в пяти милях городок. Там везде висели красные флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было.
Люди там были готовы выполнить любое поручение офицера и ему не надо было расплачиваться монетками.
Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один. Он хотел увидеть учебники для всех классов.
Наконец он произнес:
— Почти правильно.
— Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в Пхеньяне, — сказал офицер. — Он может к вам приехать, или, если вы пожелаете, вы можете приехать к нему.
— Пхеньян — дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому что во тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, — сказал Чиун. — Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания.
Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук.
Здание, которое стояло над восьмиэтажным бункером, было простым одноэтажным учреждением. Но лифты там были роскошные, сиявшие алюминием, хромом и дорогой сталью. Лифт опустился на самый низ, а там стоял Саяк Кан. Лицо его необычно изменилось.
Перемена эта была заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его знал. Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался.
— Ты велел написать это?
— Я, Великий Мастер Синанджу.
— Здесь почти все правильно, — сказал Чиун. — Я оторвался от важных дел, чтобы сказать тебе это.
— Тысяча благодарностей, — ответил Саяк Кан.
Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о несчастьях, выпавших на долю Кореи. Там говорилось о грязных чужеземцах, тянувших свои лапы к этой прекрасной стране. Рассказывалось о невзгодах и унижениях. И была одна глава, которая называлась “Свет”.
Там было написано:
“Сквозь тьму сиял чистый и могучий свет, который несли Мастера Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли подобно солнцу, непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь в них сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме и унижении своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение корейского народа”.