Небо после бури
Шрифт:
Ее рука, протянутая мне в загоне для отбраковки…
Ее лицо, освещенное луной, в степях на севере Империи, ее улыбка, вой ветра…
«Отпусти меня, Элиас», сказала она мне, когда я бежал из Блэклифа…
– Каин, во имя неба! – Я с силой отталкиваю его, но он не отпускает. Магия Маута накапливается внутри меня, в моих раскаленных добела пальцах, стремясь вырваться наружу. – Прекрати, чтобы ты сдох, будь ты проклят… – Мне странно произносить эти слова, и я вдруг понимаю, что не бранился уже несколько месяцев. – Ты чокнутый старый придурок!
Но Каин не сдается.
– Женщина с ледяными глазами – твоя мать, Керис Витурия, дочь Квина и Каринны, наставник и палач. Я вкладываю в твое сознание ее имя, и никакая сила на этой Земле не сможет стереть его…
Ее усталое лицо, пристальный взгляд, направленный на меня…
«Ступай к каравану, Ильяас. В пустыне ночью бродит немало темных тварей…»
Татуировка на ее шее…
Мое сознание переполняют эти имена, их лица, воспоминания о том, что было между нами. Лайя. Элен. Керис. Возлюбленная. Друг. Мать.
Это невыносимо, потому что у меня теперь есть долг, а эти имена, эти лица отныне станут мне помехой. Но теперь мне никогда не избавиться от воспоминаний, возвращенных Каином.
Лайя. Элен. Керис.
– Забери эту память, Каин, – шепчу я, хотя мне хочется кричать. Лайя. Элен. Керис. – Убери их…
Но Пророк лишь крепче вцепляется мне в волосы. И напуганный тем, что могу вспомнить что-то еще, я высвобождаю магию Маута. Она обвивается вокруг шеи Каина, как плеть, и за несколько секунд «высасывает» его жизненную силу. Пророк валится на камни, и я опускаюсь рядом с ним, только сейчас понимая, что в этом и была его цель. Для того он и вернул мне воспоминания. Пророк еще дышит. Но я знаю, что жить ему осталось недолго.
Я смотрю на него и вновь ощущаю холод песков пустыни, страх племени Саиф, липкий, почти материальный. Я вижу, как гаснут звезды – этой ночью он забрал меня из семьи. Украл у меня радость.
– Иначе было нельзя, Элиас, – шепчет он. – Я…
Тело старика цепенеет, совсем как у Шэвы – его конец уже близок. Его взгляд уже обращен внутрь себя, и когда Пророк снова открывает рот, начинает звучать целый хор голосов.
– Это не один человек. Их всегда было трое. Кровавый Сорокопут – первая. Лайя из Серры – вторая. А Ловец Душ – последний. Мать присматривает за всеми. Если терпит неудачу один, терпят неудачу все. Если один умрет, умрут все. Возвращайтесь к началу и там найдите истину. Сражайтесь до конца, иначе все будет потеряно.
Каина бьет дрожь, но его глаза снова впиваются в мои.
– Передай им. Поклянись мне! – звучит его прежний повелительный голос Пророка, но, когда он сжимает мою ладонь, в его пальцах нет прежней силы. Рука падает на землю, из горла вырывается предсмертный хрип.
– Элиас… – шепчет он. – Помни…
Он что-то шепчет еще, но мне не разобрать. А в следующий миг из-за деревьев высыпают джинны. Я снова ускользаю от них и останавливаюсь только на поляне у своего домика – здесь я в безопасности.
Я с трудом волочу ноги, мое сердце готово разорваться, напоминая о том, что я тоже смертен. В чаще Леса стенают призраки, нуждаясь в утешении. Но я захлопываю дверь изнутри. Дрожа всем телом и тяжело дыша, я жду, пока Маут исцелит мои ожоги, избавит от мыслей, лишивших меня покоя. Лайя. Элен. Керис.
Когда магия окутывает меня, мне хочется рыдать от облегчения. Ожоги исчезают, и сердце снова бьется в обычном ритме, однако имена и лица не уносит волной забвения. Они проходят передо мной снова, и мне кажется, что в мой мозг вонзаются десятки игл.
Когда я думаю обо всех тех, кого убил, будучи Маской, я содрогаюсь от стыда. Их было так много, что я не могу сосчитать. Среди них не только враги, но и друзья. Деметриус. Леандр. Эннис.
Нет, нет. В моем мире нет места эмоциям, эти воспоминания – глупость и безрассудство.
«Маут, – мысленно взываю я. – Помоги».
Но ответа нет.
9: Кровавый Сорокопут
Мы добираемся до гавани только с девятым колоколом, Лайя пыхтит, как если бы пробежала сотню коротких дистанций подряд в разгар серрийского лета.
– Нужна минута? – спрашиваю я, и ее гневный взгляд заставляет меня попятиться – на всякий случай.
– Лучше десять, – хрипит она.
Я останавливаюсь в переулке, который ведет к гавани Адисы, в западной части города. Ветер со свистом носится над причалом, но снегопад прекратился, и горожане высыпали наружу.
Лоточники торгуют дымящейся лапшой в чесночном бульоне, жареными пончиками, посыпанными сахаром, и всякой другой уличной едой, от запаха которой у меня текут слюнки. Малолетние карманники, шныряющие среди толпы, ловко вытаскивают кошельки у зазевавшихся покупателей.
И повсюду солдаты Никлы в блестящих синих латах с узором, напоминающим чешую: патрулируют улицы по двое или вчетвером.
– Надо найти лодку, – говорит Лайя. – Вряд ли Муса ждет нас на набережной. Его здесь слишком хорошо знают.
– Идем.
Я киваю на иссохшую седую торговку рыбой, которая вопит как резаная. Но ее место в самом конце причала, потому и покупателей почти нет. Однако за спиной у нее покачивается на воде пустая плоскодонка.
– Как раз хватит места для двоих. И она маневренная, чтобы пробраться через ночной рынок. – В гавани Фари скопилось множество освещенных фонарями лодок – это знаменитый плавучий рынок Адисы. – Я вырублю старуху, а ты заберешь…
– Мы не будем бить старую женщину! – шипит Лайя. – Подумай о ее внуках!
Девчонка-Книжница, энергично действуя локтями, проталкивается к причалу. Торговка замечает нас и начинает размахивать гигантской рыбиной с серебристой чешуей и розовым брюхом.
– Зимняя донная рыба, свежепойманная! – орет она во всю мочь, хотя я стою в двух шагах от нее. – Нарубите ее, поджарьте ее, сварите ее!
Лайя смотрит на бочонки с непроданной рыбой за спиной у старухи.
– Дела идут неважно, матушка?