Нечаев вернулся
Шрифт:
Он устроил так, чтобы к концу трапезы пройти мимо их стола вместе с Фабьеной. Ибо он пригласил туда Фабьену именно за ее красоту. Но его спутница ничего не подозревала об этих планах. Она пересекла зал ресторана шагом светской примадонны, не ведая, какую роль играет в построенной им мизансцене. Однако мужские взгляды, как обычно, устремились вслед за ней.
Итак, в конце трапезы Жюльен прошествовал мимо стола, где Беттина обедала вместе со своим столь прославленным старым супругом.
Он был вознагражден вдвойне. Один из досточтимых профессоров его узнал и прошептал его имя другим сотрапезникам. Но, главное, он перехватил внезапно остановившийся взгляд Беттины, подметил странную гримасу, исказившую ее черты, прежде чем она
Но все равно, подумалось ему, он никогда не будет держать эту женщину в своих объятьях во мраке ночи, уносимую беспамятством легкого сна, прерываемого нежным смехом и стонами удовлетворенной страсти.
Так было до сегодняшнего дня. Но теперь невозможное должно осуществиться.
Беттине фон П. удалось убедить мужа отпустить ее с подругой своей юности в Итальянскую Швейцарию, в Лугано, где они хотели осмотреть коллекции «Вилла Фаворита». Знаменитый профессор сопровождал Беттину везде, где это было возможно: на концертах, на примерках у ее портного и так далее. Но выставки, музеи, вернисажи были местами, куда он с ней не ходил, потому что совершенно не интересовался живописью.
Потратить двое суток только для того, чтобы поглазеть на тиссеновские собрания в Лугано, оказалось выше его сил. Его отступление дарило Жюльену целых две негаданные ночи рядом с Беттиной.
И вот в одиннадцать утра Сергэ в аэропорту Куантрен ожидал приезда из Парижа своей любимой женщины. У них едва хватит времени перебраться к терминалу внутренних авиалиний и сесть на самолет, отлетающий в одиннадцать тридцать пять в Лугано.
И все было бы хорошо, все катилось бы как по маслу, если бы прошлой ночью Сергэ не напоролся на Даниеля Лорансона, Нечаева собственной персоной, вынырнувшего из небытия, возвратившегося из царства смерти.
Сергэ допоздна засиделся в «Аксьон», доводя с командой журналистов до готовности очередной номер. Им удалось закруглиться на сутки раньше, учитывая его отлет в Женеву на следующий день в среду Затем он пообедал с Фабьеной в ресторане «Фло». А в час ночи ему захотелось пойти послушать джаз в «Нью морнинг». Фабьена чуть не пошла вместе с ним. Но передумала: ей на следующий день нужно было вставать очень рано. «Рано? Зачем?» — удивился Сергэ. Ведь они все закончили. Фабьена чуть порозовела. Ей нужно встать и как-никак одеться уже к восьми, пояснила она. Она ожидает телеграммы. Все это, разумеется, было шито белыми нитками. Никто не ждет телеграммы точно к назначенному времени. На то и телеграммы, что их дают в случаях непредвиденных. А вот она их получает всегда в один час: каждый день в восемь утра приходит телеграмма от Марка Лилиенталя. Жюльен внимательно пригляделся к Фабьене, но она избегала его взгляда: «Ладно, чао! До скорого». Но он удержал ее: «Скажи-ка, ведь Марк наложил на тебя руку, а? Ты мне ничего не рассказывала о твоем последнем американском уик-энде». — «В штате Мэн? Там было классно!» Жюльен едва не вспылил: «Ты стала выражаться, как законченная дура, это не твой жанр. „Чао“, „классно“ — такой стиль не для тебя. Ты никогда не унижалась до подобных пошлостей. Или ты говоришь, как нормальная взрослая женщина, или не говоришь вовсе, идет?» Она посмотрела на него со спокойной серьезностью и сказала: «Ты прав, Жюльен… Скажу тебе правду… Никогда я не была такой счастливой… И никогда так не боялась собственного счастья!»
Он на мгновение прижал ее к груди. Они поцеловались на прощанье.
Когда Сергэ вошел в «Нью морнинг», что на улице Птит-Экюри, незнакомый ему трубач — впрочем, за последние годы он уже поотстал и не был в курсе последних джазовых новостей — с очень симпатичной маленькой группой играл «On the sunny side of the street» [46] . Он сел, и музыка тотчас проняла его до самой печенки, наполнив
46
«На солнечной стороне улицы» (англ.).
Трубач наяривал «On the sunny side of the street», а в глазах Жюльена стояли слезы.
И тут в полутьме, в табачном дыму, среди визга возбужденных девиц — во всей этой ауре универсального ностальгического фольклора западного мира Жюльен Сергэ увидел повернувшееся к нему лицо Даниеля Лорансона. Он вполголоса произнес: «Привет, Нечаев», — и выговорил эти слова совершенно естественно, прежде чем до него дошло, что он поздоровался с мертвецом. По меньшей мере, с выходцем с того света.
Но Беттина уже приближалась к нему своей легкой походкой, отогнав все воспоминания. Она переговаривалась с женщиной примерно тех же лет, элегантной брюнеткой совершено иного типа красоты, вероятно своей спутницей, тоже державшей в руках дорожную сумку.
— Это Анна. Ты знаком с Анной? Я ведь тебе уже рассказывала об Анне?
Он видел перед собой необычайно разговорчивую Беттину, делавшую массу ненужных жестов, хотя обычно она менее всего напоминала дергающуюся на ниточках марионетку. Да, он знает Анну. Во всяком случае, по имени. Именно Анна всегда обеспечивала Беттине алиби, когда ее эскапады продолжались чуть дольше обычного, одним словом, когда требовалось настоящее алиби. Например, в Антибе, где они встретились в последний день выставки Никола де Сталя, именно Анна дала ей повод приехать и подстраховала ее, сказав, что Беттина остановилась в их фамильных владениях в Грассе, чтобы провести день в ее обществе.
Анна, объяснила Беттина, вынуждена действительно поехать вместе с ней. Ее муж, к несчастью, встретил их накануне в магазине. Они делали кое-какие покупки. И решил проводить обеих в аэропорт. Помешать ему сделать это не было никакой возможности, если бы они стали настаивать, что поедут одни, у него тотчас возникли бы подозрения. Вот так. Все это хорошо, забеспокоился Жюльен, а как же Лугано? Анна поедет с ними в Лугано? Да, это необходимо. Ее муж будет звонить и, разумеется, захочет поговорить с Анной. Он, кстати, очень ее любит. Но чей муж? Беттины или Анны? Оба могут позвонить.
Все это время Анна его разглядывала. Пожалуй, даже чересчур пристально. Так оценивают доселе неизвестного любовника лучшей подруги. Похоже, нашла вполне в своем вкусе. По крайней мере, одарила чарующей улыбкой.
— Вы увидите, Жюльен, — чуть глуховатым чувственным голосом проворковала она, — я умею хранить чужие секреты…
И разразилась хорошо заученным смехом — коротким, режущим как лезвие ножа:
— Вы отошлете Беттину в мою комнату, когда с вас хватит… или когда она будет без сил… А я уж найду способ поставить ее на ноги.
Жюльен Сергэ не нашелся что ответить. И что думать тоже. Но пассажиров до Лугано уже приглашали на регистрацию.
На Бриссагской дороге за лобовое стекло проезжающей машины зацепился луч закатного солнца, и оно пустило ослепительные зайчики.
Под смеженными веками запрыгали блестящие, белые как снег чешуйки.
Жюльен Сергэ открыл глаза, вглядываясь в далекую гладь озера Маджоре.
Он попросил двойной кофе покрепче и бутылку ледяной минеральной воды.
Это происходило в Асконе, у въезда в Локарно, на набережной, в пять часов вечера без нескольких минут, в среду семнадцатого декабря 1986 года.