Недоподлинная жизнь Сергея Набокова
Шрифт:
— Не гожусь я уже для долгих разъездов, — объявил он на своем всегда казавшемся несколько старомодным французском. — На сей раз мне пришлось и вовсе несладко. Варшава, в которой я имел глупость задержаться на несколько дней, кишмя кишит уличными мальчишками. Честно сказать, они меня утомили. Я больше не желаю видеть юные лица. Не считая, разумеется, ваших, милые мои племянники, но ведь вы — единственные родные люди, какие есть у меня на этом свете. Однако как ты изменился, Володя. Как пожелтел, как подурнел!
И он грустно вздохнул.
За ужином мама попыталась усадить его во главе стола, но дядя воспротивился
— Я всего лишь дипломат, Лёля. А твой муж — вождь политической партии. И в его отсутствие сидеть во главе стола надлежит сыну великого человека. — И дядя изящно повел рукой в сторону своего старшего племянника.
— В последнее время мы видим Володю не часто, — сообщила брату мама. — Он редко бывает дома — что днем, что ночью. Он сейчас в том возрасте, когда юноши начинают проявлять интерес к местной фауне.
— Ты все еще гоняешься за бабочками, мой милый?
— За нимфами, — уточнила мама, а Володя глядел в стол, передвигая по скатерти нож и вилку. — Но давайте не будем дразнить его, это нехорошо. По-моему, он переживает сейчас первые радости любви.
Дядя Рука явно пришел в замешательство.
— Очаровательно. Прелестно, — заикаясь, произнес он. — Можем ли мы спросить, кто она?
— Не можете, — ответил Володя. — Если вы не против.
Дядя Рука изящно промокнул салфеткой губы.
— Правильно. Я тебя вполне понимаю. Очарование любой эскапады прямо пропорционально степени ее украдчивости. Кому же и знать это, как не мне?
И он, повернувшись ко мне, вдруг подмигнул.
Возможно ли? Задать ему какие-либо вопросы я не успел, поскольку сразу после обеда из соседнего поместья приехали знакомые мамы, и очень скоро все уселись играть в покер и играли до поздней ночи.
— Что-то происходит, — негромко сказал Володя, когда мы с ним поднимались по лестнице к нашим спальням. — И мне это не нравится. По-моему, он попал в беду и приехал просить маму о помощи. Я в этом просто уверен.
— Дядя Рука? В какую же беду мог он попасть? — спросил я.
Володя искоса взглянул на меня и покачал головой, словно желая сказать: «Не будь дураком».
Однако я был дураком, да еще и безнадежным. Долгое время после того, как затихли голоса карточных игроков, а Володя тайком отправился на еженощное свидание, я лежал без сна и по-дурацки ожидал, что дядя, негромко стукнув в дверь, проскользнет в мою спальню, присядет на краешек кровати, погладит меня по колену и скажет: «Ну вот. Не бойся, топ petit [21] . Мне все рассказали, я все понимаю».
21
Маленький мой (фр.).
Разумеется, никто ко мне не пришел.
На следующий день наш гость проспал до послеполуденного часа. Я провел это время в музыкальной гостиной, играя, пианиссимо, на старом беккеровском, не желавшем держать строй, рояле романсы дяди. Я давно уж не повторял их, потому иной раз память подводила меня. А затем я вытащил из вестибюльной стойки для тростей дядину, чтобы полюбоваться ее светлым древком, усеянным чудесными рыжеватыми крапинами, и фантастическим набалдашником из отполированного коралла, — трость эта казалась мне свидетельницей утонченной, полной романтики и приключений жизни, которую мне трудно было вообразить, но которая, поклялся я себе в те минуты, станет и моей тоже.
Когда дядя вышел наконец из спальни, выглядел он изнуренным много больше обычного, и я спросил у него, как ему спалось.
— Неплохо, — ответил он, — если не считать того, что в уши мне лезла какая-то несосветимая музыка. Не знаю, что за шалун добрался до вашего инструмента, но, право же, он мог бы выучиться играть половчее, прежде чем донимать людей soi-disant мелодиями.
Дядя дернул головой, отвернулся и, пощелкав пальцами в обычной своей манере, неизменно раздражавшей отца, который обвинял дядю в замашках крепостника, призвал к себе нашего буфетчика Алексея, коему велел призвать, в его черед, молодого барина Владимира Владимировича. Когда же появился явно не выспавшийся Володя, дядя Рука взял его за локоть и пророкотал:
— Пройдись со мной немного, мой дорогой. У меня есть новость, которая тебя позабавит.
Слабо улыбнувшись мне и маме, он увел Володю, обнимая его рукой за плечи. Брат безуспешно пытался вывернуться из этого любовного объятия. Мы видели, как они огибают, шагая по оранжевой песочной дорожке, цветочные клумбы, и мне казалось, что брат безутешно поглядывает на порхающих среди георгинов бабочек. Разговор их продлился никак не больше пяти минут, за которые дядя Рука успел прижать к себе моего брата так тесно, что губы его почти коснулись заалевшего уха Володи.
Когда же дядя снял руку с его плеча, Володя не отошел от него, но остался стоять с ним рядом — понурившись, засунув руки в карманы, вороша ногою песок.
Впрочем, дядя Рука счел разговор завершенным.
— Laudience est finie, — отрывисто сообщил он. — Je n’ai plus rien a vous dire [22] . Мне пора в путь. Я едва-едва поспею на станцию к приходу варшавского поезда. В проводах я не нуждаюсь. Цыганов отвезет меня. Au revoir, mes chers! [23]
22
Аудиенция кончена. Мне больше нечего вам сказать (фр.).
23
Прощайте, дорогие мои! (фр.)
В часы, последовавшие за отъездом дяди, брат мой выглядел необычайно подавленным.
— Что, Господи Боже, случилось, Володя? — спросила за ужином мама. — Что такого уж необычайно важного сказал тебе мой брат?
Володя довольно долго молчал, вилкой передвигая по тарелке кусочек ростбифа. А потом, продолжая глядеть в стол, ответил странным, сдавленным голосом:
— Он сказал, что я — его единственный наследник. Что когда-нибудь Рождествено станет моим.
Мама перекрестилась: