Недремлющий глаз бога Ра

Шаповалов Константин

— На каком языке транслировать?

— Безразлично — при телепатии распространяются не словоформы, а чистые идеи. В одной китайской книге описан случай, когда гуру мысленно заставил других монахов обосраться. Какие, по-твоему, слова он мог использовать?

— Да уж, — вынужденно согласился я.

Мы согласованно уставились ей в спину, причем, проследив за взглядом партнера, я определил местонахождение точки «зен-ши-цу». Оказывается, она располагалась в самом низу позвоночного столба.

И всё равно

не подействовало!

— Маху дали, надо было на "Air France" добираться! Француженки не такие замороженные, как англичанки, — огорченно сказал Веник, обследовав обе половинки гипночуствительного места.

— Логично! — поддержал я. — И садиться нужно было не в хвосте, а возле кабины. Там и просторней, и безопасней.

— Ладно, скажи другое: как будет "умереть скоропостижной смертью"?

— To die in one's boots. Но если ты хочешь вызвать сочувствие, то используй выражение "to die in childbed", что означает "умереть от родов".

Вооруженный знаниями, он отправился исследовать салон первого класса и вернулся минут через тридцать в сопровождении трехстворчатого и двухэтажного громилы, одетого в шикарный, но почему-то легкий летний костюм.

Следом, под управлением безупречного стюарда, ехал громоздкий сервировочный столик с бесчисленным количеством закусок и напитков.

Громила оказался соотечественником и, вдобавок, свободно мыслящим человеком. Как мне показалось, отсидел он не меньше десяти лет, потому что знал наизусть "Евгения Онегина", цитировал Достоевского и, наверное, был бы полным совершенством, если бы книги в тюремной библиотеке подбирались системно.

Сейчас он летел в Англию охотиться на акул и спорил с Веником, утверждавшим, что в британских водах они не водятся.

Меня собирались избрать третейским судьёй, однако я уклонился, сказав, что мой главный эксперт по рыбам остался в Москве.

Саша Тверской, как звали нашего спасителя, взгрустнул и пообещал по возвращению оторвать чьи-то репродуктивные органы. Но, когда я предложил выпить за акул английского империализма, его настроение улучшилось.

И он заложил ногу за ногу, чудом не выпихнув сидящего впереди джентльмена.

В результате Сашиных манипуляций на свет появился плетеный из полосок крокодиловой кожи туфель, на постройку которого ушел, по-видимому, средних размеров аллигатор.

— Сам добывал? — уважительно спросил я, глядя на его ногу.

— Что? Шкары что ли? — уточнил он и слегка подтянул штанину.

— Нет, крокодила для туфель, — я не знал, что такое «шкары», но спрашивать постеснялся.

— Крокодила? Так это крокодил? Вот фраера дешевые! Прикинь, говорили, что из анаконды сделано. Весь Рим, мол, на уши поставили, пока нашли!

По его возмущенному тону я понял, что в Москве ещё кто-то утратит детородные функции. С ним трудно было общаться не в ущерб рождаемости.

Они с Веником заспорили, водятся ли в Италии анаконды, но тут возле наших сидений появилась пристыженная стюардесса с подносом, на котором стояли продолговатые стаканчики, на четверть заполненные коричневатой жидкостью.

Взяв один, Липский с подозрением понюхал напиток и объявил:

— Мне кажется, нас здесь хотят споить!

Истребив с нашей помощью доставленный продукт, Саша, которому сидеть в обычном кресле было затруднительно, принялся прощаться.

Наклонившись, он привлек меня к себе как бы для братского поцелуя и вдруг шепнул:

— Ты в курсе, что вас пасут?

Я поразился не столько его словам, сколько голосу, который внезапно сделался ясен и тверд.

— Как это? Зачем?

— Вам виднее, чего вы там набедокурили, — он отпустил мою шею, поднялся и ушел, заметно пошатываясь.

Я оглядел салон, но ничего подозрительного не обнаружил.

Пассажиры дремали или были заняты чтением, а стюардесса оживленно беседовала за занавеской с какой-то пожилой дамой. Никому не было до нас дела.

Решив не тревожить попусту Веника, который уже начал похрапывать, я закрыл глаза и погрузился в тяжелую, хмельную дрему.

Очнулись мы от жестокой тряски, которая сопутствовала маневрам снижающегося лайнера. Огромный самолет трясся и ходил ходуном, а плоскость крыла так вибрировала, что казалось, будто из неё вылетают заклепки.

Однако, ниже уровня облаков вибрация прекратилась, а через некоторое время мы ощутили упругий удар, после которого пассажиры дружно зааплодировали.

Выполнив торможение, «Боинг» свернул с посадочной полосы и начал выруливать к месту стоянки. Вскоре всех пригласили к выходу.

Мы пошли в потоке пассажиров и добрались до иммиграционной службы, где очередь разделилась: основная часть направилась к проходу с табличкой "Для граждан европейского сообщества", а возглавляемый Сашей Тверским хвостик потянулся к унизительной надписи "Прочие".

Тут я решил понаблюдать за попутчиками и задержал Липского:

— Ты не думаешь, что для конспирации нам следует взять псевдонимы? Как ни крути, мы на чужой территории!

— А, ты имеешь в виду секретные службы? Мудро. Я буду сэром Персивалем Мольтке, эсквайром!

— На эсквайра ты пальтом не вышел. Будешь просто Шерноблем Монэгрским, а я — графом Оливье.

— Я пальтом не вышел?! А на плащик свой, убитый горем, глаза обороти! Нет, я просто поражаюсь, как некоторые корчат из себя наследных принцев.

— Ладно, пускай я буду Миннегага Анатольевич Пэмосэд, а ты — кем хочешь.

Он поразмыслил немного и примирительно сказал:

— Чтоб никто не скулил от зависти, я буду маркизом Де Садуром, но ты можешь называть меня Садиком. Для краткости.