Недвижимость
Шрифт:
Он заметил меня, топтавшегося у приоткрытой двери, и раздраженно сказал:
– Положите сюда, положите. И не мешайте, пожалуйста!
Павел лежал на кровати и за то недолгое время, что я сидел рядом, успел раза четыре повернуться, бормоча сухими губами:
“Ох, крутит, гад!.. Ох, крутит!..”, и в глазах его стоял отчетливый страх. Скоро в палату заглянула немолодая сестра, оглядела шесть коек, на которых в разных позах сидели и лежали люди – все больше немолодые, и почему-то четверо из них в фиолетовых майках, – а затем спросила недовольно: “Шлыков
На процедуру!”
Павел кое-как поднялся, сунул ноги в тапочки.
– Ох, крутит, – проскрипел он сгибаясь. – Ох, гад.
Они вышли, и сестра решительно направилась по коридору направо.
Павел поковылял за ней. Я смотрел ему в спину. Павел не оборачивался. Я повернулся и пошел к выходу.
У меня, слава богу, было дело: я ведь добыл только одно лекарство из означенных в бумажке, и теперь оставалось найти еще три.
Я жег бензин, мотаясь по городу, и в каждой следующей аптеке мне равнодушно разъясняли, что таких лекарств в городе Ковальце нет и быть не может, а то, что час назад я купил это вот, подчеркнутое красным, можно объяснить разве что вмешательством потусторонних сил. В четвертой или пятой более или менее приветливая провизорша посоветовала съездить на другой берег, в
Белые Курочки.
– Это улица? – спросил я.
Она ненадолго задумалась.
– Нет, не улица… Да вы поезжайте, там спросите. Там все знают
– Белые Курочки.
– Куда поезжать-то?
– А вот так и поезжайте, вот по этой улице.
– А телефонного справочника у вас нет?
– Зачем это? – не поняла она.
– Я бы позвонил, – разъяснил я. – Чем ездить-то…
– А-а-а… – протянула провизорша, вздохнула и раскрыла блокнот, в котором у нее были записаны телефонные номера других аптек.
–
Только вы не дозвонитесь.
Так и вышло. Я убил полчаса, однако там, где не было занято, трубку не поднимали.
Я поехал в Белые Курочки, оттуда – на Прудище, а с Прудища – в
Старый Завод. Каждый переезд давался с трудом, потому что дороги я не знал, а расспросы заводили в обычный тупик топографической рекурсии: “Прудище? Так это до Корытинских, а там налево через
Пройму!” В свою очередь дорога до Корытинских и до неведомой
Проймы объяснялась с помощью давно знакомых Прудищ: “Так это же перед Прудищами, где винно-водочный!”
Город Ковалец густо зарос тополями и кленами и был разлапист, запутан, застроен сплошь пятиэтажными домами и населен простодушными нищими людьми. Большая часть военных заводов стояла, и если зарплата не задерживалась, то рабочие получали простойные деньги, суммы которых легко воображались с помощью нескольких буханок хлеба. Притормозив спросить дорогу, я через раз получал предложение купить какую-нибудь железную вещь, вынесенную с завода: сначала микрометр в хорошем деревянном футляре за полбутылки водки, а потом неизвестный мне, но явно очень сложный и точный прибор за бутылку, – его обладатель, невеселый трезвый мужик, поседевший под бобра,
В начале четвертого, проклиная себя за то, что такая простая мысль не пришла в голову с самого начала, я добрался наконец до городского аптечного склада и был к тому времени настолько взвинчен, что попросту въехал в закрывающиеся уже ворота вслед за каким-то грузовиком. Грузовик покатил к эстакаде, а я затормозил у будки вохровца, заполошно выскочившего навстречу с резиновой дубинкой в руке.
– Слушай, мужик, где тут лекарства продают, а? – спросил я, протягивая купюру.
Охранник сразу сник и стал меньше ростом. Он опустил дубинку, отвел глаза и, бормоча что-то про некоего Сидора Степановича, показал пальцем.
Через десять минут я снова сел в машину. Вохровец распахнул ворота и уже совсем по-свойски помахал рукой.
Двери лечебного учреждения были по-прежнему нараспашку, – похоже, войти сюда мог кто угодно и когда вздумается. Дверь палаты – тоже настежь. Все еще радостно переживая свою небольшую, но, быть может, значимую для Павла победу, я командорски прошагал к койке, остановился и, похолодев, несколько секунд смотрел в лицо, почему-то ставшее неузнаваемо чужим, пока, содрогнувшись, не понял, что и впрямь на месте
Павла лежит совершенно чужой человек.
– А где же Шлыков? – спросил я, растерянно оборачиваясь.
Фиолетовые майки стали пожимать плечами. Потом кто-то пробубнил неуверенно (но и с какой-то вызывающей угрюмостью, словно мой вопрос имел в себе нечто обидное и злое), что, мол, Шлыков-то… это который утром-то был?.. так он как ушел на процедуру, так и не пришел… а вместо него этого привели – вот он и давит ухо с тех пор. Что ему! – ишь!.. И уж тогда все фиолетовые майки забормотали невесть чего хором.
Кабинет Игоря Вячеславовича был открыт. Сам Игорь Вячеславович сидел перед знакомой мне бутылкой коньяку, что-то писал и, похоже, время от времени отхлебывал из мензурки.
– А где же Шлыков? – спросил я. – Я вон лекарства достал, а его нет…
– А! Это вы! – хмуро отозвался врач, кладя ручку на лист.
–
Присядьте.
Я сел на стул и устало вытянул ноги.
– В областную Шлыкова перевели, – сказал Игорь Вячеславович.
–
Выпьете?
Он кивнул на бутылку.
– Почему в областную?
– Непроходимость кишечника. Сделали эндоскопию и… Короче говоря, опухоль у Шлыкова. Опухоль, несколько дней назад перекрывшая кишечник. Понимаете?
– Так это вы о нем, что ли, днем орали? – оторопело пробормотал я. – Эти молодые-то парни тогда – это о Шлыкове, что ли?
– О Шлыкове, – кивнул Игорь Вячеславович. – О нем. Выпейте, чего вы… Хороший коньяк. Даже странно – теперь ведь такая все отрава… Некоторая для меня неожиданность: не парез у него, а непроходимость. Коллеги правы были, правы… Что уж тут.