Недвижимость
Шрифт:
Клиническая картина… м-да. Вопреки многолетнему опыту. Не понадобились эти лекарства, извините.
– А что теперь?
Игорь Вячеславович посмотрел на часы.
– Не знаю. Может быть, уже прооперировали. Приезжайте завтра утром в областную. В хирургии скажут.
– Понятно.
Я двинулся было к дверям. Вернулся и стал выкладывать на стол аптечные коробочки.
– Видите, как получилось, – повторил Игорь Вячеславович. – Такая вот петрушка. Дело в том, что парез кишечника – это обычная картина после инфаркта. Типичная вещь! Неоднократно встречал на практике. Чертовня какая-то, честное
12
Никто не спорит: осень была золотая. Но все равно уже довольно рано смеркалось, и город сразу расплывался, терял определенность своих простых очертаний и превращался в неясное переплетение темных пустырей, проулков, улиц, неожиданных поворотов и тупиков. Я позвонил Людмиле – и никого не застал. Тогда, недолго поразмыслив, купил в какой-то затхлой лавке картонный параллелепипед кефира, кусман колбасы да полбуханки хлеба – и поехал к Павлову дому.
Окна были темными.
Я захватил кое-какой инструмент и поднялся в квартиру.
Достаточно было легонько толкнуть дверь, чтобы она покорно распахнулась. Точно, так и было – квартира стояла открытой, и я напрасно рассчитывал врезать новый замок: расколотый косяк требовал серьезной плотницкой работы.
Телефонного аппарата тоже не нашлось – один только мертвый провод, из которого никакими силами нельзя было выбить даже малой искры.
Лампочки в патронах, слава богу, оставались. Правда, свечей по пятнадцать. Дед говаривал, будто такие вешают специально для того, чтобы, включив, в темноте на них не натыкаться.
Я покумекал, как бы все-таки закрыться на ночь. Взял с подоконника газету, с которой определенно что-то ели, сложил вчетверо и плотно прикрыл дверь, надеясь, что она не будет по крайней мере распахиваться от сквозняков.
Никакой посуды, кроме железного чайника, двух грязных кастрюль и нескольких гнутых столовских вилок, в квартире не обнаружилось.
Стулья тоже все куда-то пропали. Я принес из кухни табуретку и сел к столу.
Хорошего было мало. Оставалось лишь радоваться тому, например, что я не обнаружил здесь свежий труп отравившегося синюхой алкаша или веселую компанию местных бомжей. Впрочем, что касается бомжей, то им еще не поздно было заявиться.
Я нарезал хлеб и колбасу. С лестничной клетки время от времени доносились голоса, а то еще гулкий грохот ступеней под чьими-то торопливыми ногами: бу-бу-бу-бух! бу-бу-бу-бух! Потом сиплый бас начал орать этажом ниже, энергично призывая неведомого Сашку:
“Сашка! Са-а-ашка! Мать-перемать, Са-а-ашка! Ну какого ты!..”
Разбилось что-то стеклянное. И опять: “Са-а-а-ашка! Ну я же говори-и-и-л! Так-перетак, Са-а-ашка!..” Сашка наконец отозвался
– и тоже матом.
Все это мне не мешало, потому что, когда ешь с газеты (у меня своя была, утром купленная), а за окном стемнело, и в окнах безмолвно отражается залитая тусклым желтым светом разоренная нищета, так или иначе чувствуешь бесприютность.
Я попробовал вспомнить, что происходило на прошедшей неделе, – и оказалось, что все, происходившее на прошлой неделе, превратилось в мелкую труху вроде опилок. Вот так. Целая неделя, между прочим. А оглянешься – как термит поел. Что было? Да ничего. Ну спешил.
“Новокузнецкую” к этой, как ее… будь она трижды неладна…
Перерывал кучи рекламы в поисках подходящего варианта для
Кеттлеров. Голубятникову показал несколько квартир… одну, кажется, удачно. Что еще? Да, Будяевых таскал на просмотр. Для пробы. И сам к ним таскался несколько раз…
Вообще у Будяевых, похоже, дело шло к завершению. Как и всякая другая квартира, квартира Будяевых наконец-то вызрела.
Объяснить феномен вызревания квартиры с помощью сколько-нибудь рациональных соображений невозможно. Да никто и не пытается.
Риэлторская жизнь вообще не предполагает долгих раздумий и глубокого анализа. Не до того. Вызрела квартирка – и хорошо. А почему вызрела – черт ее знает. Нет, ну в самом деле – ведь не огурец! А все равно – должна вызреть… Зреют квартирки по-разному. Какая побыстрее, а какая и помедленней. Обычно чем дороже – тем дольше зреет. Будяевской потребовалось больше двух месяцев. Пока не вызрела, ее никто не замечает. Как будто в природе нет. Как будто нельзя три раза в неделю прочесть о ней в нескольких рекламных изданиях. Как будто в этой квартирке люди не живут, не терзаются сомнениями насчет своего настоящего… не томятся нехорошими предчувствиями в отношении будущего…
Странно, но факт – не видят квартирку. Хоть что делай. Хоть каждый день объявления печатай – не замечают. А если замечают, то примерно с такой же заинтересованностью, как проплывающее по небу облако: ну плывет – и что? Плыви себе. Никому не нужно…
Однако время идет. И все на свете ему подчиняется. Посмотришь однажды на огурец – ба! эка вымахал! Потом на квартирку глянешь
– то же самое: месяц назад все только нос воротили, а теперь от покупателей отбою нет. Почему так? Загадка.
Так или иначе, народ повалил валом, и на Всеволожском мне приходилось бывать частенько. Излишне говорить, что каждый просмотр повергал Будяевых в смятение и трепет. Дмитрий
Николаевич раз от разу становился мрачнее. Похоже, в его сердце тлела робкая надежда, что вся эта затея кончится ничем: я, как прежде, буду приезжать по два раза на дню, мы станем пить чай и чесать языками, а дело между тем мало-помалу сойдет на нет.
Тогда можно будет справедливо сетовать на судьбу и без конца рассуждать о переезде как о некотором весьма и весьма неопределенном будущем; что же касается добычи коробок, упаковки книг и имущества, стояния в милицейских очередях за пропиской и еще сотни мелких и маятных дел, – то все это, слава богу, осталось бы хоть и страшным, но все же только призраком… А оно теперь вон как поворачивается: накатывает!..
Ксения приезжала еще дважды. В первый раз явились втроем -
Марина, Ксения, подруга Ксении Оксана.
Подруги почти всегда похожи. Шура Кастаки еще в студенческие годы построил теорию, объясняющую этот феномен. По его словам, красивой женщине выгоднее иметь подле себя дурнушек; однако дурнушки тоже считают себя красавицами (как правило, не без оснований) и в свою очередь ищут кого пострашнее; эта несомненно рекурсивная процедура в конце концов разрешается следующим образом: красотки дружат исключительно с красотками…