Недвижимость
Шрифт:
Он положил сигарету, засучил рукав и предъявил желтый пластырь, наклеенный на левое предплечье.
– Видите? Вот эта чепухенция стоит десять долларов. Мне на месяц нужно три упаковки по десять штук в каждой. Умножаем десять на тридцать: итого триста. Это, так сказать, кредит. Что же касается дебета, каковой существует у нас в одном-единственном виде, то есть пенсии, то… Тьфу, даже вспоминать не хочется.
–
Он отмахнулся. – В общем, совершенно негодная получается арифметика.
Застегнул рукав и снова взял сигарету.
– Можно бы, конечно, и без них… Но без них – это, скорее всего, недолго. И – до свидания. Уж я не буду вам
Здесь ведь такая штука, – он сморщился и легонько постучал кулаком по груди, – что без равномерности просто ни в какие ворота. Таблетка что? – сначала много, потом мало. Потом следующая таблетка – опять много. А сердечная мышца этого не любит. Ой не любит! Ее пошатает-пошатает, а потом кувырк – и готово. Такая вот ерундовина. Следовательно, через пару неделек, от силы через месячишко – на бугорок. Не хотите на бугорок?
Тогда просим под капельницу – капельница тоже равномерность обеспечивает… Но не могу же я остаток жизни под капельницей провести? Сами посудите. Это и физически невозможно, и… да что говорить! А раз невозможно – тогда вот… пожалуйте бриться.
Пластыречек забугорный. А?
– Понятно… Послезавтра можно будет посмотреть две квартиры. По описанию подходящие.
– Во сколько приедете? – забеспокоился Будяев.
– Позвоню.
– А завтра не поедем?
– Завтра не поедем. Завтра мне в Ковалец нужно ехать.
– Ого!.. Опять в Ковалец! Все по тем же делам?
– Все по тем же, – кивнул я.
– Эх-хе-хе… Да уж, делишки…
Будяев стряхнул пепел и уставился на тлеющий кончик сигареты.
– Видите ли, Сережа, – сказал он. – Все это, конечно, шелуха… все равно существуют неизбежные окончания… Зачем мне вечная игла для примуса, если я не собираюсь жить вечно. Помните? – Он хмыкнул. – Тут ведь вот какая смешная штука. Личная смерть – это событие громадное, конечно. Очень, очень значительное… Но все же гораздо любопытнее размышлять о человечестве в целом. А?
– Не знаю, – ответил я. – Разве?
– Конечно! – оживился Будяев. – Несомненно! И что интересно?
Человечество в целом ведет себя точь-в-точь как большая колония дрожжевых бактерий. Ну, вы знаете: стоит этим закукленным тварям оказаться в подходящей среде, как они встрепетываются и начинают жить полнокровной и радостной жизнью. Что касается среды, то это, допустим… – Он махнул сигаретой. – Допустим, это виноградный сок.
– Допустим, – кивнул я. – Еще бы. Очень подходящая среда.
– Вот-вот. Ожив, они без устали поглощают сахар и непрерывно размножаются. А вместо сахара выделяют алкоголь. Чем больше их становится, тем быстрее идет дело. Сахар, понятное дело, убывает. Зато увеличивается концентрация алкоголя. Должно быть, каждая… гм… гм… особь? – Будяев посмотрел на меня, словно ожидая, приму ли я это слово; я принял. – Каждая особь озабочена тем, чтобы сожрать как можно больше. Вещь экзистенциальная: надо полагать, именно в этом видится им смысл их короткого, но бурного существования.
Часы в соседней комнате пробили четыре. Будяев поднял брови и пристроил дымящийся окурок на пепельницу. Затем свинтил крышки с четырех или пяти склянок, которые стояли возле, и методично вытряс из них множество разноцветных таблеток. Как только он положил на блюдечко последнюю, раздался голос Алевтины Петровны:
– Димулечка,
Тут же и она сама появилась на пороге с большой кружкой в руках.
Удовлетворенно мыча, Будяев высыпал таблетки в рот и припал к воде.
– Вот так, – сказал он, ставя кружку и облизываясь. – Их становится больше. С каждым днем. Не исключено, что по мере размножения, то есть по мере снижения доли сахара, приходящегося на душу населения, эти существа тоже начинают относиться друг к другу все более нервозно и подозрительно. Можно предположить, что уличенных в воровстве бьют смертным боем. Между тем процесс идет. Отдельные случаи нехватки сахара переходят в его тотальный дефицит, поэтому и единичные стычки перерастают в широкомасштабные столкновения. Что дальше, Сережа? Дальше они неизбежно стихают. Я имею в виду столкновения. Не подумайте, что никто уже не хочет сахара. Нет. Просто концентрация алкоголя достигла такого уровня, что серьезно сказывается на всеобщем самочувствии. И как следствие на способности вести боевые действия. Понимаете? Наступает период вялой мирной жизни, духовным содержанием которой становятся болезненные воспоминания о том, как много прежде было сахара и как мало – алкоголя…
– Ну да, – кивнул я. – Где же ты, утраченная юность?
– Вот именно. Вот именно. Но оказывается, утрата юности – не самое большое зло. Есть и большие. Следующий этап – это уже преддверие последней катастрофы. Ведь тут какая вещь? Все предшествующие периоды тоже воспринимались как катастрофы.
Согласитесь, что всякое уменьшение доли сахара всегда воспринимается как катастрофа. Но теперь грядет истинная катастрофа. Объективная. Массовые обмороки… коллективные отравления… беспричинные смерти, – перечислял Будяев, ровно помахивая дымящей сигаретой. – Паническое замешательство… разрушение элементарных связей… утрата целей и святынь… распад морали и падение нравственности. Только у самых тренированных и живучих представителей этого быстро угасающего племени хватает сил, чтобы все-таки перерабатывать, перерабатывать, перерабатывать сахар в алкоголь!.. Понимаете?..
Сахара, как правило, хватает. Даже к тому времени, когда концентрация спирта становится окончательно смертельной, его еще немного остается. А? – Дмитрий Николаевич замолчал, взял из пепельницы сигарету и протянул: – Вот такое алиготе…
– И где же, по-вашему, мы сейчас находимся? – спросил я. – На каком этапе? Меня, собственно, вот что интересует: сделку-то мы успеем провести? Или уже не суетиться?
– Кто его знает, – вздохнул Будяев. – Я, собственно, имел в виду модель. Людей становится все больше, еды нужно им все больше, одежды нужно все больше, машин, пластмасс… все больше заводов дымит и вырабатывает отходы… Модель, модель мне нравится!
Процесс накопления побочного продукта, вот что красиво! И однажды – бац! Двенадцать процентов… А сколько накопили сейчас
– я не знаю. Пять, шесть.
– Угу. На полпути, значит.
– Да вы не расстраивайтесь, – хмыкнул он. – Может, как иначе дело пойдет. С ускорением. Слышали, американцы хотят черную дыру организовать?
Я пожал плечами.
– Было что-то такое…
– Как же, как же! Вы представьте! Это ведь как? В один прекрасный день где-то там в Оклахоме, черт ее знает… в исследовательском центре… происходит запуск самоновейшего ускорителя элементарных частиц. Разгоняет до несусветных скоростей. Победа новых технологий. Теоретики, правда, сомневаются – как бы, говорят, черная дыра часом не возникла.